Счастье моё!

Однажды я не успела его, руководителя курса, предупредить о переносе зачета по танцу. Он пришел, обнаружил, что никого нет, что ожидаемый зачет отложен на следующий день, отыскал меня во дворе института и долго-долго выговаривал мне свою обиду, со слезами на глазах. Мои извинительные заверения не работали, он их не слышал, было ощущение, что он слышал только себя, упиваясь своей обидой и переливами эмоций, отражающихся в переливах интонаций. С этого дня на зачеты и экзамены по танцу моих-его учеников он больше не приходил. Последней точкой для меня был его звонок в ситуации, когда я была виновата в том, что не предупредила о своем неприходе на его премьеру. В этот день я прилетела с гастролей и решила пойти на премьерный спектакль Фоменко в другой вечер. Казалось бы, пустячная ситуация, которую другой бы человек в премьерном ажиотаже просто не заметил… но не Пётр Наумович. Он мне позвонил. Его укорам, гневу, упрекам не было предела, это звучало как выяснение отношений между мужем и женой, давно отметившими двадцатипятилетний юбилей совместной жизни. Почему-то он всё время повторял, что надел новую рубашку, словно именно на смотрины рубашки я должна была явиться. Для меня это всё было дико. В нашей семейной жизни с Ромой никогда не звучали подобные увещевания, упреки, подобная форма истерического общения для меня абсолютно неприемлема, в моей жизни она просто не существовала, будь то работа или частная жизнь. С этого дня мы разошлись на безопасное друг для друга расстояние. Долго не виделись. Не общались.

В 2001 году был выпущен последний актерско-режиссерский курс Петра Наумовича, это был один из самых удачных курсов за мою 35-летнюю практику, помимо замечательных актеров, были еще режиссеры, и среди них Миндаугас Карбаускис, особенную индивидуальность которого было невозможно не отметить еще в пору его учебы. Фоменко пару лет еще оставался в качестве руководителя режиссерского факультета ГИТИСа, ему на смену, в наборе следующих студентов, пришел Серёжа Женовач – ученик, помощник, сподвижник.

Неожиданно, после долгой паузы в общении, я получила приглашение прийти в театр Фоменко для разговора с Мастером. Я, волнуясь, побежала на встречу. Пётр Наумович предлагал совместную работу над пьесой Юлия Кима “Сказки Арденнского леса”. Рассказывал свои ощущения от материала, сквозь прищуренные веки брызгал на меня синевой взгляда. Увидел, что не заинтересовал. Расстроился. Последний раз мы встречались с ним в его театральном кабинете, и это было с его стороны предложение поставить спектакль на любую интересующую меня тему с любимыми учениками, ставшими состоявшимися артистами. Я говорила про прозу Бунина. Жизнь распорядилась по-иному – не успели, не договорились, каждый отвлекся на иное…

На прощание с Мастером я прилетела из-за рубежа, прервав постановочные репетиции. Не могла не прилететь. Не могла не проститься. В приглушенных сумерками коридорах театра я видела заплаканные, вопрошающие глаза наших учеников. Начиналась другая жизнь.

ГИТИС раньше весь – со всеми своими факультетами – умещался в особняке в Собиновском, теперь в Малом Кисловском переулке. Мы – педагоги и студенты знали друг друга, общались, дружили. Теперь это большой театральный завод, разбросанный учебными корпусами по всему городу, раздробленность разъединила, разобщила. Ушла особая аура этого особняка, рассыпалось взаимодействие факультетов, студенческих компаний. Я чувствовала некую остановку, исчерпанность моего гитисовского существования.

В конце августа 2004 года мы традиционно возвращались из Бостона в Москву, впереди было начало учебного года. Вместе с нами в этот раз летели Смелянские – Анатолий Миронович и Таня. В аэропорту мы сидели рядом, о чем-то беседуя. На какое-то время Рома и Анатолий Миронович уединились, и я точно знала, чувствовала, что они говорят обо мне, говорят о моем переходе из ГИТИСа в Школу-студию. Невероятная вещь – интуиция! Каким образом я почувствовала тему их разговора – непонятно. Но когда Рома мне пересказывал разговор со Смелянским, я уже внутренне приняла решение уйти в Школу-студию МХАТ.

Школа-студия МХАТ