Счастье по Аристотелю

Рассуждения Аристотеля о добродетелях и их порочных противоположностях в «Евдемовой этике» и «Никомаховой этике» складываются в полноценное практическое руководство по вопросам нравственности. «Добродетели» или «пути к счастью» – это не столько черты характера, сколько привычки. Со временем, после многократного повторения, они отрабатываются до автоматизма, как навык езды на велосипеде, и поэтому (по крайней мере на сторонний взгляд) кажутся постоянным свойством (hexis) личности. Процесс этот длится всю жизнь, но многие добиваются значительных успехов к среднему возрасту, когда самые дикие страсти проще обуздать. Совершенствоваться в нравственном отношении способен – при желании – практически любой. Как утверждает Аристотель, мы не камни, которые по природе своей всегда падают вниз и которые нельзя «приучить» подниматься вверх, сколько ни подбрасывай. Он считает добродетель умением, которое можно освоить – как игру на арфе или зодчество. Если играете вы фальшиво, постройки ваши разваливаются, но вы ничего не предпринимаете, чтобы учиться и совершенствоваться, вас будут заслуженно считать неумехой. «Так обстоит дело и с добродетелями, – утверждает Аристотель, – ведь совершая поступки при взаимном обмене между людьми, одни из нас становятся людьми правосудными, а другие – неправосудными; совершая же поступки среди опасностей и приучаясь к страху или к отваге, одни становятся мужественными, а другие – трусливыми. То же относится и к влечению, и к гневу: одни становятся благоразумными и ровными, другие – распущенными и гневливыми».

Проще всего, наверное, разобрать это на примере смелости. У многих из нас есть фобии и страхи, которые мы преодолеваем посредством регулярного столкновения с пугающим явлением, то есть набираясь опыта. В детстве на меня кинулась собака, и с тех пор я много лет всеми правдами и неправдами старалась обходить их десятой дорогой. Аристотель посоветовал бы не мучить себя так. Мой страх, как и у человека из его примера, патологически боявшегося хорьков, проистекал из психологической травмы. Но травма – это болезнь, а значит, от нее можно излечиться. И только когда муж уговорил меня взять щенка и я (поначалу неохотно) стала возиться с Финли, спустя пару лет я уже могла почти спокойно общаться практически с любой собакой (хотя по-прежнему против того, чтобы подпускать их к маленьким детям). А вот пример более сложный: один мой знакомый своими руками рушил все отношения с женщинами, потому что месяцами копил недовольство и терпел, а потом вдруг взрывался и уходил совсем, или женщина бросала его первой, чувствуя фальшь. И только на четвертом десятке, приучив себя не притворяться перед матерью своих детей, он получил возможность обсуждать проблемы по мере поступления, а не месяцы спустя, когда уже сложно что-то исправить.

Человек от природы обладает не умениями, на которые опираются аристотелевские добродетели, подразумевающие сочетание разума, эмоций и социального взаимодействия, а потенциалом для их развития. Сочинения, составляющие «этику добродетели», можно рассматривать как запись бесед, которые Аристотель вел на прогулках с воспитанниками – и с Александром в Македонии, и позже с учениками своего собственного Ликея в Афинах – о том, как быть человеком добропорядочным и достойным. И хотя его нравственная философия годится для любого из нас, иногда рассуждения явно адресованы определенной категории учеников философа – как правило (и, видимо, неизбежно), мужчинам, знатным и готовящимся в перспективе занять высокий пост. Местами это выглядит комично, например когда Аристотель говорит о «почетных затратах», которые вменялись в обязанность богатому жителю определенных полисов: большинству из нас вряд ли придется «блистательно снаряжать хор или триеру или устраивать пир для всего города». Но смысл в том, что даже эта «золотая молодежь» не освобождена от необходимости стремиться воспитать в себе все добродетели. Преуспевший заслуживает у Аристотеля высочайшего одобрения – права называться «великодушным»[19], то есть обладателем великой души (megalopsychos). Мы отчетливо слышим голос Аристотеля, когда он рассказывает своим воспитанникам, румяным македонским юношам, как держит себя подобный человек: «В движениях неспешен, голос у него глубокий, а речь уверенная», поскольку крикливость и поспешность присущи натуре нервной и возбудимой.