Счастье в мгновении. Часть 3

— Поверь на слово, у меня их гораздо больше, чем у тебя, — со страстной убеждённостью во всеуслышание заявляет он, строя фразы таким образом, чтобы обойти истинный ответ, за что я мысленно благодарю его.

— Хотя бы один назови, повелитель. — В речи Даниэля появляется скрытное ругательное прозвище.

Помолчав с полминуты, Джексон, в нервном потрясении, произносит с выражением, вот-вот образовавшейся новой догадки в его мозгу:

— Я не позволю ей угробить свою жизнь, ухаживая за тобой! Она не сиделка, а девушка! Ты никто, чтобы заставлять ее жить здесь, менять тебе подгузники и кормить с ложки, как ребенка! И врагов ты заимел таких, что подвергают опасности Милану, — чудовищно быстро говорит он. — Не п-позволю! — запнувшись на последней фразе, распоряжается разъяренный.

— Джексон! Не забывайся! — вскрикиваю я против. Он переступил черту, он переступил её на столько, что невозможно выразить словами. Он затронул за живое Даниэля. «Что же будет, Господи…» — Умоляю, перестаньте!

Но он не слышит ничего и поспешно сурово выхаркивает фразу за фразой, сидящих на том месте в глубине души, куда редко проникает человек в присутствии посторонних рядом, сохраняя её неприкосновенность и целостность, воздерживаясь от раскрытия своего мнения:

— И что ты ей можешь дать? Это? — Его испепеляющий взор направлен на оседлавшего коляску. — Ты сам представляешь вашу с ней жизнь? Чем она обернётся? Как ты будешь обеспечивать семью? Мучение для обоих! — с чувством ожесточенной злобы плюет он слова.

Я немею от негодования.

Насупившись, Даниэль, взглянув на свои омертвлённые конечности, молчаливо кивает и смирно произносит:

— В чем-то я с тобой согласен, — он не смеет воспротивиться; в голосе — степень безысходности, берущая меня за душу. — Я отказываюсь от того, чтобы ради меня она привела себя к гибели. Но ты ошибся в одном расчете: я не приказывал ей этого делать. Это только её решение, которого я точно так же, как и ты, не принимаю. — Его подбородок опускается на грудь. Он оставался непоколебим до этого момента; по его телу проступают очертания внутренней боли. Я смотрю на него с невыразимой мукой, чувствуя бессилие…

Кажется, этим минутам нет конца. Джексон показал пример самой настоящей жестокости, чего я не ожидала от него.

Обозлившись, я краем глаза замечаю, как он перехватывает мой взгляд.

Ресницы мои вздрагивают от сдерживаемых слез.

— Подвергнем-ка сомнению твои мысли и спросим чересчур доверчивую душу девушку. — Он снова бросает взгляд на меня. — Это правда?

И все слова куда-то провалились.

— Д-а, — пытаюсь выговорить я.

— Убедился? — с победой вставляет Даниэль, но не с той, которой он гордится и хвастается. — Она свободна. Может ступать за тобой да хоть прямо сейчас.

Во взгляде Джексона — поражение. Его лицо перекосилось. И в такие минуты жизни убитым является не тот, кто покалечен, а тот, чья боль купировалась в душе, принеся убитый вид телу.

— Ка-а-а-к? — продлевает долго истощенный от пыла. — Милана? Как так?

Запас моих слов полностью истощается и лишь слезы, горькие слезы касаются огненных щек, освежая их соленой жидкостью.

— У меня остался только один вопрос к вам двоим. Я видел между вами какие-то особенные отношения, которые до сей поры остаются мне непонятными. Что вас связывает друг с другом?

Требуется твердость характера, чтобы сознаться во всем.

Паника сковывает мой язык. Меня словно жгут языки пламени.

Чувства наши повисли, словно дымка. Скажет ли о них кто-то из нас?

— Что вас связывает друг с другом? — с утончённой досадой он не удерживается от повторения вопроса.

Не предвидя такого, что всё может в такой миг раскрыться самым ужасным способом, истерзанная кардинальными переменами в жизни, я с душераздирающим выражением раскрываю рот, но Джексон уже молвит с сердечной готовностью признаться во всем:

— Её сердце принадлежит мне.

О, будь мне дано взять отставку от жизни, я бы воспользовалась этим и исчезла на этой секунде.

— Довольно абстрактное выражение, которое простой человек по типу меня не понимает. Точнее, пожалуйста.

Надсадный кашель берёт власть надо мной, на секунды оттягивая то, что Джексон уже собирается сказать. Знаками, движениями глаз я призываю его молчать.

— Милана моя…

Как ни дрожат у меня руки, а молчание сдавливает горло, из меня невольно вырывается с тем же порывом кашля:

— Сестра. — Противно слушать, как фальшиво звучат мои слова.

«Какой ущерб я снова наношу своей совести».

Как это вырвалось? Я не успела подумать, как сказала об этом.

Потемнев, упорно не поднимая головы, Джексон случайно рукой касается стены и одним нажатием выключает электричество. Красное зарево, повисшее в окне, отбрасывает на нас пламенные языки свечей, знаменуя решающий момент.

— Да, она мне сестра. — Прекрасно зная его, я закрытыми глазами могу констатировать в его выражениях обман.

И мы оба, после того, как дали путь лживым словам, летающим над нами, стараемся не глядеть друг на друга. Со всех сторон на нас давит безмолвие.