Счастье в мгновении. Часть 3

— И тоже мне, — сетовал он, переходя к мыслям вслух. — Помимо пристрастия моей заботливой супруги к нетрадиционному лечению, она же продолжает совершать поездки в следственный отдел, чтобы узнавать об этапах расследования дела. Молитвы бы лучше чаще возносила к Богу. А это взялась, — взволнованно усмехался он. — Что даст нам, если преступник, или кто он там, найдется? Нашему красавцу он не возвратит прежнее здоровье. И что мы имеем из этого на сегодняшний день? Со мной Даниэль говорить отказывается. Бабушку гневит постоянно, сестру не хочет видеть. Жить не хочет. — Взволнованный, напрягшийся, беспокойно шевеля пальцами, он что-то хотел сказать, но боялся. — Не имею права утруждать тебя… — Он обжигал меня, будто раскаленным железом. Я знала, что за просьбу он пытался вымолвить и знала, почему он медлит. — Это неправильно, дерзко с моей стороны… — В его голосе была отчаянная мольба. — Мы невечные, нам уже вон сколько годков. Что ни день, то давление, или одышка, или аритмия собачья или еще чего… Мне надо знать, кто станет сидеть с ним. Кто останется с ним, случись что с нами? Кто будет также опекать нашего сынка, отхаживать, как приучила его Анхелика? Я должен быть уверен, что, если вдруг что, с ним кто-то будет… — Еще раз, не щадя меня, он повторял, и тут же жалость, как источник острой боли новой волной захлестывала меня — вечно эта жалость — а в висках стучало одно: «Не соглашайся. Не бери такие обязанности на себя. Это пожизненно…» Но как не быть обязанной? Как избавиться от ощущения, что я обязана помочь, обязана отдать всю себя при виде чужого горя? Если я покину этот дом, я отниму у искалеченного последнюю надежду. И не только у искалеченного, но и его пожилых попечителей.

Он раскрыл истинность просьбы:

— Мы с первого взгляда прониклись к тебе доверием. Только ты его стимул. Последний. Не будет тебя, — со смертельной отчаянностью взмахивал он рукой, — потеряем мы его.

Не устояла я против жалостливого натиска.

— Я буду с ним… — Он выжал из меня эти слова. Я ничего не могла с собой поделать.

Миллиард благодарностей высказал Армандо, на которые я никак не отреагировала.

После чего прибавил, не сдерживаясь, тяжело ему, когда он не знает, чем помочь мучающемуся:

— Не напитано его сердце родительской любовью, не наполнено теми жизненными соками, подкрепляющими силу, чтобы не упасть, не иссыхать, потому и увядает он… Жизнь без любви бесплодна. А там, может, оно и к лучшему, что родители не видят его несчастья. Мать, тонкодушная женщина, принимающая все близко к сердцу, не перенесла бы страданий. Покарала судьба его, покарала невинного человека. Лучше бы это случилось со мной. Я уже свое прожил, нагулялся, находился, а у него только все начинается… начиналось.

А затем сказал:

— Мы все о нём и о нём… Нетрудно заметить — и у тебя вызревшая боль… Ты оставила работу, все дни с ним, с Мэри, — добрая улыбка коснулась его губ, а слеза покатилась по щеке. — Отстраненным голосом, или скорее обреченным, я ответила, что я не оставлю его одного, если что случится. Про свое состояние я не сказала ни одного слова.

— Нет, Милана, — с ласковой грубостью он оборвал меня и поджал на минуту губы, осмысливая что-то. — НЕТ! И ЕЩЕ РАЗ НЕТ! Я ДУРАК! Я САМЫЙ НАСТОЯЩИЙ СТАРЫЙ ДУРАК! Я НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ! НЕТ! ЗАБУДЬ О ТОМ, ЧТО Я ПРОСИЛ! ЗАБУДЬ! — Я оторопело смотрела на него. — Тебя этой участью навсегда обременять нельзя. Ты только начинаешь жить. Ты и так отдаешь ему значительную часть своего времени, своей молодости. Тебе нужна другая жизнь!

Понурив голову, оставив в покое надкусанную грушу, я уставилась на задравшуюся кожу у основания ногтя, даже и не надеясь услышать такое от Армандо. Заусенец пульсировал, как сердце, но наболевшая грудь от разлуки с ушедшим «счастьем в мгновении» болела сильнее. Но я настолько настрадалась, — стали часто доставаться мне сокрушительные удары — что и не чувствовала даже боли. Я тронута была его мыслями, но уже не плакала, уже не лились из меня слезы.

— Ты должна уйти! Не сейчас, но со временем… Если у него не будет больше полноценной жизни, то это не значит, что и ты должна принимать такую участь.

Я упорно мотала головой из стороны в стороны, ибо знала, что, если так поступлю, не смогу спокойно, не виня себя ни в чем, жить. Выразить словами тогда я не могла это.

— Господь ниспошлет тебе счастье… Вот увидишь. — Пустой мой взгляд бродил по столу, а потом остановился на одной точке и тело замерло, услышав эти слова: — Твое доброе сердце чувствует Всевышний… Не быть тебе с ним, я это знаю. И сердцем вижу, отстранена ты от него. Но то, что ты помогаешь ему в такие минуты, — дар, который в тебе есть. Бог наделил тебя им. Ты через себя переносишь чужие беды, ты даешь минуты блаженства тому, кто прикован к коляске… Ты будешь счастлива, Милана. Обязательно будешь. За великие поступки каждый вознаграждается…»

Теплотой души этот человек напоминает мне любимого дедушку. Он чувствителен к переживаниям другого, видит сквозь душу, как, если ты изнуренный чем-либо, прикрываешь страдания гримасой радости. Но незаменимых нет.