Счастье в мгновении. Часть 3

Несмотря на то, что я не бесчувственна к Даниэлю, но его неотвязные поцелуи начинают потихоньку раздражать. Неуклонно ослабевают усилия во мне быть ему и девушкой, и сиделкой, и другом, и психологом…

И все в нем есть, но… не хватает моей любви. Казалось, чего там? А просто так не получается любить. Любовь одновременно это и просто, и это сложно. Бывает враз вспыхивает, а бывает вовсе не хочет появляться. Сложись такие обстоятельства, что на месте Даниэля был бы тот человек, которого я люблю, то все было бы по-другому. Меня никогда не посетит мысль уйти от любимого, если его состояние здоровья будет не в лучшем положении. Когда ты связан душой и сердцем с кем-то одним, то ни за что не повернешь в чужую сторону и все равно вернешься к тому, чья улыбка будоражит больше, чем красота тела.

Жить бок о бок в одном доме и быть чужими друг другу. Какая нелепость, кто-то скажет! А такова моя нынешняя жизнь. А ведь с тем, с кем я на расстоянии сейчас, я предельна близка… «Расстояние… расстояние…» — волочу это слово в мыслях и вспоминаю вертящуюся на языке его фразу: «Возможно, расстояние между нами видится непреодолимым, но даже через сотни километров можно построить мост…»

— Любимая испаночка, я скоро приеду… — голосит Даниэль со спальни. — Я уже соскучился по твоим сочным губкам. — В его говоре уже нет места восторгу, даже произнося такие слова.

Близкие его отлучились в магазин, а я, пораньше проснувшись, почитала книги, способствующие успокоению, довела до конца выпускную работу по психологии и направила ее на проверку в комиссию. Боль ушла только на то мгновение, что я была занята делом, а сию минуту я понимаю, что ничего не изменилось. Сдается мне, что, порабощенная безжизненной любовью, я буду пребывать в вечном томлении. Криво усевшись на табурет, раскрыв окно, я машинально отламываю печенье, отправляя его в рот, и полощу горло глотком кофе. Тишина такая, что только слышно ложку, звякающую о стенки чашки. Занятая собственными мыслями, я и не воспроизвожу никаких слов.

— Ты почему оставляешь без ответа мои слова, испаночка?

Поворачиваюсь на голос. Заложив руки над головой, он ласкает взглядом мое лицо и через мгновение подъезжает ближе. От него исходит тот самый неприятный запах народных настоек, и я неловко силюсь выбраться из его объятий, но он сильнее меня зажимает руками. «У него не пальцы, а щупальца, которыми он связывает меня по рукам и ногам», — про себя думаю я. Он прикасается голой грудью ко мне, стискивая мою рубашку, раздевая в нетерпении насыщенными вожделением руками, что я выношу невмоготу и сопротивляюсь. «Позволь мне любить тебя…» — шепотом трижды приговаривает он. Сколь велико его плотское желание! Ненасытная его плоть оглушила, что он рвется напрямик, не в силах сдержать сладострастие, дабы вытащить на волю зардевшийся фаллос, испускающий самовольно огненные волны от плотского влечения, величиной с планету. С нарастающим отвращением, я горестно стенаю про себя и, как только могу, ускользаю от его жадных пальцев, уничтожая его бунтующую плоть, и отворачиваю голову, препятствуя оставлению на своем теле его горьких на вкус губ, покрытых растворенными остатками от принятых таблеток. Если ранее его любовь подстегивала мою жалость к нему, то теперь она снедает меня. Ноги хотят нести прочь. Укоренившаяся с юности отвага покинула меня. Когда-то я была смелой на самые смертельно опасные поступки, спасала Джексона, пылая с ним в горящем пламени, рискуя жизнью. А в настоящее время я сознательно отдаюсь ходу событий, но жертвуя не ради любви, как это было, а ради спасения души нелюбимого сердца. «И отпущения грехов, вызванных изменой, Милана. Не забывай. Впрочем, ты и сейчас продолжаешь обманывать. Скажи ему сейчас, что не любишь его. Спаси свое сердце…» — совесть морит, бьет кнутом по телу.

— Что это с тобой? — тягучим голосом спрашивает он, фиксируясь глазами на мне. — Где ответы? — Он страстно простирает ко мне руки, но я с таким раздражением к этому отношусь, к чему была равнодушной.

— Что? — переспрашиваю я, потупив взгляд, выдергивая себя из неосознанного раздумья.

— Что происходит?

С серьезным видом я напрягаю память, чтобы вспомнить, что он мне говорил до этого, но усилия напрасны, потому я ссылаюсь на головную боль и, поднявшись, делаю шаг вперед, но он, целиком отдавшись мысли, тлеющей в глубине его черных глаз, с необъяснимой жестокостью бросает: