Счастье в мгновении. Часть 3

Сильная тревога длится минуту, но и этого достаточно, чтобы все жилы обескровились. Попятившись назад при виде слов, начертанных на клочке цветной разляпистой бумаге, я прихожу в ужас. Меня будто осветили ярким лучом света, и я потеряла сознание на мгновение и вернулась. Мысли спутаны. Долгим напряженным взглядом я пожираю текст.

«Свадьба. Свадьба. Свадьба, — вновь и вновь звучит в моих ушах. — Что со мной произошло, что я забыла о ней? Потерявшись в нудно тянувшихся часах, я забыла о ней напрочь».

Я читаю строчки пригласительного билета третий раз. «Милана и Даниэль» и снова отскакиваю, как ужаленная.

Даниэль? Почему Даниэль? Как Даниэль?

Я и Даниэль? На свадьбе? Меня охватывает невыразимый ужас при мысли, что я буду там с ним и все узнают… «И твои друзья со школы». Страшно только вообразить это… А как на него будут глазеть все… проявлять жалость. «Милана, Миланочка, нам очень жаль…» Пламя сжирает оставшиеся кусочки души. С таким поворотом дел я лишаюсь последних сил.

Господи… Нет… Я не смогу… Как я пойду с ним? С обезножившим калекой? А Ритчелл? Она же не звонила мне столько дней, откуда ей стало известно о Даниэле? И… в сознание забрасывается ещё больше ужаса, как только я вспоминаю, что должна быть подружкой невесты, а другом жениха будет… Это… Я… Я не могу поверить. Тело потрясывает.

— Милана! Милана! — властно подзывает меня Даниэль и спустя пару минут оказывается рядом. — Ну, ты чего не отвечаешь? Можно спросить, что с тобой творится? И что ты держишь в руках? Что это? Кто приходил? — Даниэль с ревностной злостью продолжает: — Переменила предмет обожания? У тебя кто-то есть? — допытывается он.

Не оброняя ни слова, во мне начинает кипеть гнев на всё: на жизнь, на раздражающего меня Даниэля, на себя, что сделала губительный выбор, пожертвовав сердцем. Я сделалась ничем, я умертвила себя, я слилась с сыростью, с болезнью чужого, как будто своей, что остается смирено дожидаться счастливых минут. Но будут ли они вообще? Боязнь вдруг разразиться словами-признанья, истинного признанья, во мне увеличивается.

— Я что, тень для тебя? Я не существую, что ли? — Он подъезжает и становится напротив. — Кто он, говори? Ты скажешь мне, кто он? — Его сердце бьется жаждою любви, рождая ревность.

Я опускаю на него глаза, как только в ушах доносятся громкие звуки.

— Кто он? — Сиплым голосом я обращаюсь к нему с тем же вопросом, что и он ко мне.

— Тот, кто пишет тебе послания и занимает твои мысли!

— С чего ты взял?

— Ааа… — язвит он, — так ты ещё и не признаешься?

Без комментариев я отдаю ему свёрток.

Он читает вслух и, уловив отсутствие фальши, приходит в восторженное изумление, раздражаясь таким звонким смехом, которого я не слышала со времен ровной упорядоченной моей, казалось, новой жизни в Испании. Возгласы счастья и удивления продолжаются, а я стою и взираю на него с каменным лицом.

— Вот так счастье! Вот так событие! Но кто такая Жозефина?

— Ритчелл, — не сразу отвечаю я.

— Ритчелл? Твоя веселая подружка-хохотушка? — громко выдаёт он, пылая от радости.

Я дергаю головой.

— А чего же ты не рада? Брат и подруга через четыре дня сыграют свадьбу. Какое событие! Пит! Какой же хороший человек! Настоящий, искренний! Ну, чего ты стоишь как будто угаснувшая? Одни зрачки вон светятся только.

Знала бы, как сказать, то сказала. Но не объяснить это чувство.

— Ааа… — И его голос стихает, как и радость. — Ну да. Я и не подумал, х-а-х. Ты такая модель… вся из себя. Тебя сопровождать должен король, а не безногий. — Левый уголок его рта поднимается в кривой усмешке.

Он с порывом бросает на пол конверт и шумно выдыхает.

— Нет! — говорю я, думая о том, как сделать так, чтобы не пойти на свадьбу. Или мне, как и Джексону когда-то, выдать себя за другого человека? Накраситься поярче, подстричься покороче, одеться поскромнее. Но ведь Ритчелл и Питер… Это самые близкие для меня люди. Переодевание — все это ребячество. Я ищу спасения от самой себя, но от себя не сбежишь. А будет ли там мама? «Позвали ли ее?» А папа? Он же отец жениха… И уношусь я далеко, думая о папе.

— А я возьму и встану, — с немыслимым упорством произносит он. — Четыре дня — это девяносто шесть часов. Начну сейчас же! Буду заниматься каждый час! Я открою ту книгу, которую передал врач и возьмусь за занятия. Вот увидишь, я встану! Я не инвалид! И я докажу это! Смотри, — он начинает подниматься, делая неуверенное резкое движение, упираясь на локти, но его ноги сгибаются, и он с грохотом падает на палас. Я прихожу в себя, заслышав падение. Рядом лежащий Даниэль. Мысли увели меня в такую степь, где всё глухо.

— Ну зачем же… зачем ты это сделал… Нужно постепенно, по одному движению, а ты… — обессилено приговариваю я, помогая ему подняться, что мне не удается.

Приходят домочадцы.

Анхелика в своём репертуаре заводит тревожную песнь, отирая красные глаза платком, Армандо помогает внуку, который не перестаёт утверждать, что встанет, что всем ещё покажет, какой рекорд он сотворил.

* * *