Счастье в мгновении. Часть 3

— Сегодня тебе не отвертеться! Пока я набрался решимости и пока мы одни, я вот как скажу тебе. — Я напрягаюсь, смешавшись от неожиданности. — Чушь это всё! Головная боль у тебя уже который день подряд, который вечер ты неизвестно куда исчезаешь, три последних дня ты с кем-то разговариваешь по телефону по два часа. Ты со мной ничем не делишься! — Он почти кричит. — Я остаюсь в неведении о твоих новостях. — Несравненная точность. Отслеживает меня, неотступно следуя за мной по пятам? — Если уходишь, то приходишь поздно и оказываешься в комнате до полудня. Затворишься и сидишь там, занимаешься своими делами, будто меня не существует! Мне выделять ты стала мизерное количество времени, хоть и, по твоим словам, ты взяла отгулы! — Он заговаривает напрочь изменившимся голосом, гораздо громче, что не типично для него; психические изменения в период болезни стали в нем весьма броскими.

И чуть погодя выводит с недовольством:

— Ты вроде живешь здесь, но я часами тебя не вижу. Ты понимаешь все! Черте что происходит! Объяснись!

Раздается звонок моего телефона.

— Вот опять. КТО ТЕБЕ ЗВОНИТ? — вскользь сердито замечает он.

Он никогда не был таким внимательным к вызывающим меня абонентам.

Я вожу плечами, но краем глаза замечаю, что это Мейсон. В то время, когда я отключаю телефон, написав Мейсону, что созвонимся позже, Даниэль обругивает меня.

Что изменило его душевный настрой? Бьющаяся через край его откровенность вызывает панику. Что он хочет мне сказать произнесенной так запросто прелюдией? И кто знает, что им руководит в настоящие минуты?! Я беру себя в руки, чтобы удержаться от рвущегося ответа в злобной откуда ни возьмись раздражительности.

Его руки не находят себе покоя. Он их то задерет над головой, то сомкнет, то переплетет на груди. «Единственно движимые части тела, которыми он являет собой подвижность».

— Ты находишь множество поводов, чтобы слинять от меня! Объяснись, что это за такое? — Прикованный судьбой к земле насквозь пропитан горечью.

«Объяснись!» Не потерплю таких приказаний!

При этой мысли, к которой я постепенно возвращаюсь, я рассуждаю: «Ты не была бы обязанной с ним постоянно сидеть, если бы не связала себя обязательством по бесплатной выдаче порций сострадания. Так и не отходи от условий, на которые пошла сама».

Но налетевший на меня шквал упреков так и насильничает над сознанием, что невольно выскакивает:

— Как ты изволил выразиться? Так ты отчитать меня собираешься? Где я была и с кем я разговаривала, тебя не касается! — И уже через полминуты меня грызет досада, что я сказала ему с таким неодолимым безразличием к его чувствам. Ни смягчить резкость внезапно вырвавшимся словам. Я колеблюсь. — Точнее… — в замешательстве я поправляюсь.

С надрывающей душу ничего не выражавшей улыбкой, он тревожно приглядывается ко мне, чешет бороду, посылая грубый ответ:

— Вот как ты заговорила! Я понял, вот теперь я все понял! Наконец-то, хоть что-то не лживое я услышал за все дни… — Сердечное сокращение после таких слов усиливается. И тревожиться ему запрещено. Но и повесить на себя ореол сдержанности я не могу. Омерзительны стали следы его любви, оставляемые на моем теле. — Фальшивая нежность ко мне пронизана иными, не сердечными чувствами, а душевной жалостью! Твое присутствие зиждется на лживых чувствах! — «Он разгадал тебя», — подсказывает женская интуиция. — Ты не взволнована мыслями обо мне! — Даниэль молвит с упорством человека, поглощенного безотвязной мыслью, что я ощущаю в его тоскующем сердце. — Я постоянно выпрашиваю свою любовь, будто милостыню! Но я не нищий, я всего лишь хочу понять, когда придет конец этим выпрашиваниям. Мне же ничего, ничего не нужно, кроме одного теплого слова, взаимного поцелуя и объятия. Я редко получаю от тебя горячих поцелуев! Будто с протянутыми руками к тебе, а ты… Ты приносишь ощущение холода, леденившего грудь, и не желаешь открыть путь к своему сердцу!

Такова запоздалая буря. Молчал все дни и… в один миг вытащил то, что накопилось. Следовало бы мне обойти полным молчанием на его вопросы и сбежать на улицу. «Не складываются у меня разговоры в последнее время».

— Не…т… Почему? — Побледнев, я дышу тяжело и натужно. — Не нужно так… нет… — Я говорю, словно спотыкаюсь. «…Только ты его стимул. Последний. Не будет тебя, потеряем мы его», — внезапно в мозг врезаются слова Армандо. Я сделала решающий шаг жить здесь в порыве малодушного сострадания, не обдумав его. А могла я ответить тогда иначе Армандо? Нет. Навеки связанная. Сострадание пересиливает меня саму каждый раз, как только на моих глазах разыгрываются мучительные сцены полуживого страдальца. Я будто уже не принадлежу самой себе. Не умерла ли та Милана, та прежняя Милана?

— Нет? И ты хочешь сказать, что я не прав? — Я энергично мотаю головой в знак согласия.

Простояв с минуту в неутешительном раздумье, на меня обрушивается поток сочувствия, и я сочиняю с беспредельной мягкостью, с которой обращаюсь к нему всё то время, что ючусь здесь:

— Прости, я устала и сорвалась на тебе.

— Стоит только… — с укором начинает он говорить и замолкает.