Счастье в мгновении. Часть 3

Очутившись вплотную так, что чувствуется дыхание на лицах друг друга, его рука с удвоенной страстью обхватывает мой стан, распространяя жгучий огонь по телу, прямо раздевая глазами. Его взгляд рентгеном проходит по мне. Кровь закипает в мыслях. Его облик исполнен властности, черты лица дышат суровой решимостью. В сладостном томлении полумрака, мы не можем досыта наглядеться друг на друга. Пламя любви пылает в нас с еще большей силой, ибо страсти на расстоянии лишь укрепляются и приобретают могучий вес. Едва мы дотрагиваемся друг до друга, как сливаемся в поцелуе. Губы его, обдающие ванильным коньячным привкусом, так нежны, как плавящееся желе. Его поцелуй становится горячим, смелым и требовательным, что лишает мои легкие последних капель воздуха. С каждой минутой мы принимаемся целовать друг друга в каком-то исступлении, в сладком безумии. Объятая огнем, по моей спине пробегают мурашки, мной овладевает истома. Сила его мускул, жар его тела, мощных бедер — заставляет трепетать. Рождавшееся между нами счастье в мгновении светится бесчисленными звездами. В его глазах — лихорадочный блеск, щеки пылают неукротимым вожделением. Его рука быстро проходит по линии ключицы и спускается по дорожке между грудями. С непристойными вольностями, предаваясь любовному исступлению, целуя жадными губами, он рукой нетерпеливо скользит по ягодицам и, подымаясь вверх, ласкает округлые полушария. Прижатая к нему, я чувствую его твердую вжимавшуюся в меня плоть. Совсем потеряв голову, я отзываюсь на его ласки, тая в руках, стискивая его шею.

Хрипловатый звук его голоса дрожит и тягуче разливается:

— Я рисковал обжечь тебя одним взглядом… Я так хочу сгореть в тебе… Тело иссыхает без тебя. Я ревную тебя. Очень. Ты моя. Никто, никто, кроме меня не может к тебе прикасаться. Никто.

Каждое его слово уносит меня в райские дали, будто я лишь перышко, на которое исходит пар его дыхания. От его внимания не укрывается ни одна часть моего тела.

Пламенем любви мы освещаем эту комнату, провалившись куда-то на мгновение, в обитель счастья.

— Я тоже ревну… — Последнюю фразу я не договариваю — он приникает к моим губам, устремившись с роковой силой желания. Взглядом этот человек с неукротимым духом пронизывает мою грудь, опускающуюся и поднимающуюся в такт бешеного дыхания, пытает ощупью жилки и нервные окончания, встопорщившиеся под воздействием мужского обаяния. Его руки с такой точностью угадывают места на теле, нуждающиеся в ласках, что по телу прокатываются болезненно-сладчайшие волны.

С настойчивостью опуская меня на ложе из роз, влюбленный более чувственно продолжает терзать мои губы, покрывать пламенными поцелуями тело и неудержимо врывается в глубины, овладевая мною. Мало сдерживаясь в ласках, задыхаясь от страсти, как никогда ранее, то постанывая, то вскрикивая, мы соединяемся во властном порыве. Любовь сжигает нас, как лихорадка, отчего мы оба лишаемся рассудка.

В непередаваемо-сладком блаженстве, охмелев от наслаждения, вновь ощущая на себе все безумства и прелести любви, лежа в его в объятиях, я оглядываюсь, не в силах соображать и мыслить. Прижав ладонь к моей голове, он поглаживает меня, разливая по мне живое тепло. В безмятежном забытье, все еще испытывая потребность запечатлевать на его лице поцелуи, я не отстраняюсь ни на миллиметр, позволяя смешаться нашему дыханию. Как дороги нам губы любимого человека, по которым проходят токи интимности! С ними мы обретаем покой, плывя на прибрежных тихих волнах любви, в невыразимом молчании ночи.

Восход любви прекрасен. Он заставляет жить. Жить, растворяясь в счастливых мгновениях, как крупинки сахара в кипятке, придающие сладость, равнозначную получаемой сладости от светлых благоговейных минут бытия…

В ленивой неге блаженного спокойствия, усеивая друг друга бессчетными поцелуями, мы, опьяненные счастьем, извиваемся в объятиях. Мысль о том, что я все еще желанна, так согревает меня.

— Если бы ты знала, какое преступление я совершаю, находясь с тобой… — признается Джексон, прижимая меня к груди с удвоенным пылом. — Нет более влюбленных и более несчастных, чем мы.

Чувствую муку в его словах. Ощущение моей вины так остры. «Моя вина. Моя вина во всём. Он не должен так говорить».

— Нужно просто жить и наслаждаться тем, что мы имеем в это мгновение, — говорю я так медленно, будто диктую кому-то под запись.

— Пусть это мгновение будет вечным, — с глубокой частицей безнадежности, говорит Джексон.

Я приподымаюсь, обхватываю его ладонь, до этого ласкающую меня, и, смыкаясь с его глазами, сознаюсь во всех грехах в ночной час, придающий мне храбрость: