Счастье в мгновении. Часть 3

Что со мной? Почему, боясь задеть чьи-то чувства, всегда, всегда боясь чего-то, я прибегаю к неправде, а затем понимаю, что это был худший вариант, избранный мною? Разбираюсь в себе, но полного познания проблемы, не могу найти. На уроках психологии нам советовали, что если мы не можем понять, что происходит с нами, почему именно так мы переживаем какие-то события или почему не можем сделать то, чего желаем или почему неуверенны в себе, обратиться в свое детство. Детство — это то, что мы теряем, но всю жизнь носим в себе. Обращаюсь. Отец не давал мне выражать своего мнения, а если и слушал, то не одобрял ни одну мысль, которую бы я говорила, особенно касающуюся будущей карьеры, критиковал меня регулярно, подстраивал под свои интересы, не поощрял. Мать по большей части стояла на стороне отца, так что ничего не менялось. Меня держали будто в клетке, а когда я вырвалась на свободу, то сложности во всем раскрылись передо мной, как карты, на которые, наступая, я теряюсь и сжимаюсь в комочек, будто ежик, обороняясь от самой себя. Значит, во мне до сей поры живет страх сказать то, что я желаю, так как могу не соответствовать другим мнениям. В совокупности с жалостью я являю полный комплект уничтожения своего «Я», подстраиваясь под других. А в настоящее время ничего не изменилось с поведением моих родителей, разве что-то случилось с отношением моего папы ко мне. Но что? Он столько лет был тираном, а за те годы, что мы не виделись, он вдруг решил стать добреньким. И этот танец… Я запуталась. Я так запуталась.

— Такой задумчивый взгляд… — вытягивает меня из мыслей об отце Джексон. — Я еще хотел добавить, но, вижу, ты не всё мне сказала. Я уловил невысказанные сомнения в тебе. Они связаны с отцом, так?

— Джексон… — Я мнусь, пытаюсь подобрать слова, но замолкаю и снова пытаюсь. — Я уже не знаю… ненавижу ли я его всем своим истерзанным сердцем. Я жила все четыре года с одной лишь единственной мыслью — отомстить ему, причинить такую же боль, сделать так, чтобы он почувствовал то, что чувствовала я, тогда, когда осталась с разбитой душой посреди темных улиц. Но сегодня… как только он протянул ко мне руки и взглянул добрейшими-добрейшими глазами, мне захотелось простить его и совсем не было мысли, клянусь, ответить ему злом… Внутри я покончила с бурей душевных терзаний и… и… — делаю над собой усилие и подаю правду о своих колебаниях, — и кажется, простила его. Сопротивлялась самой себе, но простила. Да, он оставил мне немало травм, за исцеление которых несу полную ответственность я, но… Танцуя с ним, я видела в его глазах… — я прерываюсь через каждые два слова, так как трудно говорить об этом, — я видела ту любовь, отцовскую любовь, о которой мечтала, о которой я писала, Джексон! Он смотрел на меня всем свои сердцем. — Прикусываю нижнюю губу. — Со мной происходит нечто… как такое возможно я до сих пор не поняла и… я… Если я скажу, ты и не поверишь, — он заставляет сказать ему. — Я услышала, будто он произнес строчку из моей книги… о существовании которой и не имеет понятия. Голова моя забита несбывшимися мечтами, вот и мысли уже стали реальностью… Он стал другим. А голос, с которым он говорил со мной, — добрый-добрый, ласковый-ласковый… отцовский, Джексон, настоящий отцовский. Может ли быть такое? Это словно не мой отец, а идеал отца, спустившийся с небес… Он так распереживался, что… Джексон, ты приметил, как он сильно волновался, когда приглашал меня на танец? Я никогда не видела в нем проявлений таких чувств. Хотя, как ты мог видеть, если…

Он подает короткую ремарку; его глаза увлажнены нежностью:

— Я всё видел, любимая. Я не отрывал своих глаз от вас…

Я улыбаюсь во весь рот и затем мысли так и идут на волю:

— Я должна поблагодарить, что ты приютил его… — Джексон бормочет, что не стоит благодарить. — И… ты так… так… поддержал его, когда он… от волнения чуть не упал… и… — Джексон вытирает, набегающие на мои глаза, слезы и нежно целует в лоб. — Когда я приезжала в ту квартиру, чтобы забрать свои вещи, то увидела его очки… И… — Речь притихает, слезы нарастают.

— Малышка, так это была ты? — с неким удивлением произносит он и мгновение спустя на него обрушивается сноп искрящейся радости в глазах.

Я киваю, помещаясь удобнее на его груди, и рукой обнимаю его за тело.

— Джексон, скажи, ты же жил с ним какое-то время, он… он… Ты замечал за ним какие-то… хм… измене…

— Он изменился, родная. Изменился ради тебя. И я тебе говорил, что есть тот человек, благодаря которому я сейчас с тобой — это он. Твой отец все это время давал мне уроки житейской мудрости. И я тоже хотел сказать то, что ты не знала, открыться… Позволишь?

— Не верю… — поражаюсь я, пропустив мимо другие слова Джексона, и вспоминаю тот взгляд его добрейших глаз, лицезревших на меня вечером. — Он заставил страдать всех своей долго хранимой ложью…

— Какими бы переживаниями мы бы не были наполнены, без них человек не познал бы сердцевину своего существования на Земле. То, что приносит острое блаженство счастья или мучительные страдания, сладость и горечь, в совокупности образует жизнь.