Счастливчик Лазарев

— Это ничего. Заживет до свадьбы, — успокоил ее Артем. — Под берегом пара шилохвостей. Надо скрадывать. Ползать умеешь?

— Конечно, умею, — ответила Женька.

Ладно, будем охотиться. Благороднейшее занятие, которым не брезговали даже императрицы. И фаворитки! Милый Артем! Честно старается развлечь горожаночку, хотя по всему видно, что после вчерашнего это ему в тягость. Но он все-таки разбудил ее, подождал, пока она с Аниной помощью оделась.

Легко сказать — умею ползать, а на деле все оказалось не так просто: кололась трава, и мешало это противное ружье. Она бы оставила его, чтобы ползти налегке, но чем же тогда стрелять? Шилохвость! Что это такое? Почему-то она подумала, что это зверушки, которые бегают по берегу.

— Ползи вон к той лохматой кочке. Твое ружье достанет оттуда. Не забыла, как стрелять?

Женька помнила, надо прежде нацелиться, то есть чтобы все стало в одну линию: ствол, мушка, дичь, а потом нажать собачку. Собачка — это внизу где-то.

— Не спугни, — шептал Артем. — Они хорошо видят.

Вот эта гадкая кочка. Косматая, заросшая ржавой осокой. Трава жестяно шуршит на ветру. Женька отдышалась, минут пять лежала не шевелясь, не зная, что делать дальше.

— Видишь их? — шепотом спросил Артем.

— Кого?

— Шилохвостей.

Впереди струилась неширокая речка, затопившая заросли краснотала. Всюду голубели зеркальца чистой воды. Вдруг из-за кустика выплыли две птицы — впереди белогрудая с длинной шеей, за ней серая, с бурым галстуком на шее, поменьше. Первая огляделась, чутко прислушалась, а серенькая сразу начала купаться, окуная голову и рассыпая в стороны брызги. Хороши были птицы, особенно первая, большая. Она ослепительно белела среди краснотала, похожая на маленького лебедя.

Утки услышали Женькино шуршание, белогрудый, должно быть селезень, замер, словно вылепленный из чистого снега. Как эти птицы мало походили на тех, что Женька видела в зоопарках! Там копошились замызганные попрошайки, грязные и жалкие, а это были птицы! Селезень наконец успокоился, тоже плеснул на себя водой и поплыл, поворачиваясь то вправо, то влево, сопровождая каждый поворот легким наклоном в сторону самочки. Вдруг он захлопал крыльями, но не взлетел, а только сверкнул на солнышке белоснежным своим оперением. Потом нырнул, скрывшись под водой, а когда вынырнул, что-то блеснуло у него в клюве. Подплыв, протянул самочке добычу. Она взяла, с кокетливым пренебрежением проглотила и снова занялась своим туалетом.

— Стреляй, — сказал Артем. — Только нацелься.

— В кого? — шепотом спросила Женька.

— В самца, в белого. А самочка пусть летит.

— Ты с ума сошел, — сказала Женька. — Я же могу в него попасть.

Уткнувшись в кочку, Артем зашелся в смехе.

…Солнце мирно паслось на неярком небе среди облаков-барашков. Иногда набегала, застя его, реденькая тучка, и по степи рассыпались широкие косые лучи, вспыхивающие в водах ослепительным сверканием. Осиновая рощица стояла по колена в воде, отражаясь вместе с небом, облаками и парящим коршуном. Казалось, и эту рощицу, и огороженный пряслицем стожок, и воздевшую к небу ветки-руки березку Женька видела сегодня уже много раз. Но даль все манила: думалось, перевали вон ту гривку с рядком выстроившихся по гребню одинаковых прозрачных березок, и перед тобой откроется что-то необыкновенно прекрасное, ты поймешь смысл и цель жизни, и сразу умалятся, рассеются все твои огорчения.

Но у степи не было конца: с гребня гривы открывалась новая даль, такая же непонятная и манящая…

Женька устала, но покорно тащилась за Артемом. Он опять ушел далеко вперед, видимо, не желая мешать ей упиваться своими переживаниями. Оскорбительная деликатность, но Женька вполне заслужила ее. Боже, как некрасиво, просто нагло вела она себя в поезде! Вывернула себя наизнанку, взялась хвастать, что ее бросили, вышвырнули, как ненужную тряпку. Господи, как Артем, наверное, презирает ее! Если бы у нее была хоть капелька совести, еще вчера ей следовало вернуться домой.

Может быть, сейчас вернуться? Но где дом, где город? Женька не знала даже, в какой стороне Костин хутор. Брось ее здесь Артем, она заблудилась бы и в конце концов умерла бы с голоду. Вполне достойная смерть, как итог глупо прожитых двух десятков лет…

Артем остановился наконец и, когда Женька подошла, спросил:

— Устала? Извини. Первые дни я тут прямо шалею. Вот это и есть, Женя, Потайнушка, весь этот озерный урман.

Говорит, улыбается, не подает вида. Непроницаемый человек! Оказывается, идут они не куда попало, а на Кривые озера, до которых теперь недалеко — речку перебрести да перевалить Черную гриву. В камышовых рямах Горелого болота начнутся старицы, это и есть Кривые озера, любимые места перелетного гуся.

— Твоя Потайнушка — чудо. Скажи, Артем, ты можешь простить меня за вчерашнее? Или мне лучше исчезнуть, удалиться? Мне показалось, ты с удовольствием избавился бы от меня.

Странная у него привычка — не отвечать. Как будто он прислушивался не к тому, что говоришь ты, а к чему-то в самом себе.