Счастливчик Лазарев

Куда теперь? Только вниз, немедля садиться, да было бы на что! Горы, лес, фронт спереди, фронт сзади. Светло пока на севере, но и там что-то заходит… Тут-то и вспомнил я бога: выручай, господи, плохи мои дела. Он ни звука в ответ, в наушниках треск, столпотворение. А тучи валят друг на друга, рать на рать, а я между ними, как комаришка, ни жив, ни мертв. Куда теперь? Назад? Вперед? Делать нечего, ныряю в тучу, что по курсу, будто в бочку с дегтем кидаюсь. Сыро, как в парной холодной, компас бесится, черт-те что кажет. Держусь своей долинки, да где она, долинка? Темень, по фюзеляжу грохот, будто кто в сапогах кованых ходит: ду-ду-ду. Вдруг толщиной в руку ослепительный жгут скользнул и рухнул вниз — молния! Ткнуло меня носом, хвост задрался, вертолет закрутился, затрясся весь. Тут и закричала моя пассажирка, да не до нее: вертолет брыкается в руках, будто норовистая лошадь. Еле утихомирил его, совсем взбесился, дурачок, запутался в воздушных потоках. Лечу, как в вате, жду одного из двух: то ли в сопку врежусь, то ли еще одна молния рубанет — щепки от моей этажерки брызнут. Помалу-помаленьку тяну кое-как и не знаю, небо ли меня, земля ли смертью накажет. Уж лучше небо, решаю: одна вспышка — и нет ничего. И только подумал об этом — совсем рядом вынырнули макушки пихт, плывут внизу, родимые, речку вижу, брызжется, играет белым щенком. Не в этот момент, а позже я подумал, что это бог продул сверху щелочку в туче — крохотный образовался колодец в туче, — но успел я разглядеть на берегу лужаечку в ладонь шириной. Лужаечка — только-только вертолет втиснуть, но и на том спасибо, товарищ бог: очень вовремя посветил! Туда, на эту лужаечку, мы и плюхнулись, чуть не порубав махалками пихтач, а поднимались втроем: пассажирок было две.

С делом мы управились неплохо, да и молодая мама оказалась молодцом, так что потом доктора в шутку приглашали меня в акушеры на полставки.

А потолковать с богом я решил потому, что позже так и не нашел, как ни старался, той полянки, где родилась девочка. Много раз летал тем маршрутом, в отличную погоду летал, вся долина как на ладони, но нигде ни пятачка ровного: ущелья, пропасти, густой пихтач — мышь не проползет. Не примерещилась же мне та лужайка, мой крохотный аэродром?!

В порту меня успели уже похоронить, и когда я вернулся, на меня смотрели, как на воскресшего из мертвых. Выкарабкаться из грозы — это, конечно, чудо, и я стал после того поглядывать в небо: а вдруг окажусь в том квадрате, где квартирует бог-отец? Надо же, думаю, поблагодарить, сказать доброе слово и вообще потолковать как мужчина с мужчиной…

Охотился я однажды на рябчиков, забрался на высокую, господствующую над окрестностями сопку, поздоровался с богом, пригласил на беседу. Газетку расстелил, выставил бутылку «экстры», балычок, икорку. Сам выпью, ему налью. Все хорошо, только не говорун он, бог, как оказалось. Всего-то и выдал мне старую истину: «Бог-то бог, да сам не будь плох». А товарищ хороший, все вертолетчики это подтвердят, любого спроси.

Ни к чаю, ни к коньяку Женька не притронулась. Она лежала на спине, тень веточки, словно невидимая буква-иероглиф, качалась у нее на лице. Женька не спала, ресницы у нее вздрагивали, но едва ли она слушала Артемовы байки о боге.

Вот чего не умел Артем: представить Женьку обиженной, жалкой, плачущей. Его Женька вся была соткана из счастья, радости… Так все переиначил, перевернул фокусник-материк!

Кто же он, человек, отбросивший Женькину любовь? Какую свою мечту она полюбила в нем?

«Мариша! Мариша!» — звал кулик с тоскливой безнадежностью.

— Я тебя узнала, Артем, — все так же не открывая глаз, сказала Женька. — Вспомнила. И то воскресенье вспомнила. Море, сосны… Ты сильно изменился, Артем. Три года! Показалось, три столетия. Прости, мне целый день хочется плакать… Не сердись, ладно?..

Артем не сердился, ведь Женька вспомнила его. Это же чудо, что и в ее душе то воскресенье оставило какой-то след…

Она поднялась на локтях, пристально посмотрела Артему в глаза:

— Ты вчера сказал, что возил мою фотокарточку в кабине своего вертолета. Это правда? Зачем? Ах да, вспомнила: как талисман. Я тебе… нравилась? Да? Скажи, что это правда, Артем! Пожалуйста. Даже если это неправда…

Она и сегодня не верила ему и хотела лишь убедиться в своей нужности хоть кому-нибудь. Первому, кто окажется рядом. И оказался рядом он, Счастливчик Лазарев!

Поколебавшись немного, — хотелось сказать, что он пошутил вчера, но жалко стало девушку, — Артем достал завернутую в целлофан пачку фотографий, подал ей. Ничем иным он не мог ей помочь. Медленно перелистав все, Жечька долго разглядывала «Море». Пожелтела, поистрепалась карточка, но все так же, как три года назад, сияла Женькина улыбка.