Счастливой тебе охоты (СИ)

Сочная капля гноя вперемешку с кровью упала Джону на щеку, когда он зло откинул голову, с силой упершись сжатыми кулаками куда-то в подбрюшье, и в ушах у Рамси слегка зашумело. Он нестерпимо захотел слизать эту каплю прямо сейчас. Захотел слизать и ту, что выступила в трещине на губе Джона. Захотел сунуть пальцы Джону в его красный, искривленный, зубастый рот и вырвать зубы, и язык, и губы клочьями до подбородка. Рамси не смог бы сказать, когда поцеловал Джона еще раз, вдавив затылком в снег, и когда Джон ему ответил.

Этот поцелуй отчаянно горчил; мягкие искусанные губы, прокуренный рот, некогда глотать холодную, металлическую слюну. Больше неумелая и первобытно потребная возня сплетенными языками, чем поцелуй. Собачье вылизывание с крепкой хваткой на широкой пояснице и под уязвимой шеей. Рамси то и дело сбивался, сосал губы Джона, слизывая кровь из-под содранных корок, и тот пнул его в подвернутую лодыжку, упираясь твердым и горячим членом в бедро. Прикусил толстую губу и зализал, снова прижался раскрытым ртом, притерся зубами, вкусываясь с языком. Так торопливо и так долго. Рамси не мог бы поверить, что всего они провозились здесь дай боги минуты три. Ему показалось, что прошло не меньше четверти часа, и это вдруг резко щелкнуло в голове. Он отстранился рывком; на его губах повисла толстая, густая нитка розовой слюны. Его глаза были шальными, злыми и такими светлыми на укрытом тенью лице.

– Блядское пекло… – он выдохнул, зная, видя, что даже после всех этих укусов, после этого пиздец странного поцелуя, после того, как он обтерся всем и везде – его слова все равно обожгли Джона. Щеки его стали еще краснее, и он прикрыл глаза, резко отпуская Рамси.

– Я… ох, блядь… тупо, это все… я не знаю, я разозлился и… блядь, – вокруг его потемневшего рта розовели следы от зубов, и Рамси смотрел только на них. Он любил этот цвет.

– Ага, – он согласился, не слушая, и приподнялся на руках. Подобрал пистолет и аккуратно слез с Джона, не касаясь его больше. – О’кей. Я иду первым, – он сказал, чувствуя неприятную, ноющую боль в паху и зная, что Джону тоже придется перестроиться прямо сейчас.

Рамси для удобства отстегнул рюкзак и мягко перекатился на спину, выставив пистолет перед собой. Ледяной ветер жгуче лизнул окровавленную щеку, и белое зимнее небо ослепило его сощуренные глаза. Он лежал на снегу, пока снова не привык к яркому свету, вслушиваясь в тишину, дыхание Джона и его возню с вещами по левую руку. Путь обещал быть долгим, и лодыжка еще ужасно болела, но Рамси сам выбрал все это. Иногда ему казалось, что он выбрал все это еще в тот гребаный день, когда Русе Болтон избил мужа его матери, а ее саму трахнул у задней двери той же забегаловки, прижав к зассаной стене. Выбрал родиться, выжить, убить брата, дать умереть матери, косвенно убить Хеке, трахнуть отца, убить отца – и довести Джона Сноу до этой клятой рощи. Последнее желание на вкус было как кровавый сок чардрева – или просто кровь из содранной губы, – и Рамси катал этот вкус на языке, наступая на больную ногу.

Он всегда делал то, чего хотел. Возможный побочный ущерб не имел значения.

– Кто тебе сказал про Игритт? – бесстрастно спрашивает Джон, выдыхая дым. Он так привык к тому, что всем есть до этого дело, что даже почти не чувствует себя раздраженным. Оглядывайся в первый черед на себя, а не на чужой интерес, всегда говорит он себе, это твоя вина, твоя проблема, твое слабое место. Да и какой ты командир, если тебя можно задеть одним неудобным вопросом? Дерьмо, а не командир.

– Тот пидор, что за тобой таскается, – тем временем отвечает Рамси. – Я заметил, как эта сисястая ведьма на тебя таращится, и спросил его, любовь у вас или че там. Ну типа разговор поддержать. И он мне все вывалил: да вы что, да наш начальник не такой, да он траур носит, не снимая, спит в трауре, ссыт в трауре, ну и слово за слово, ага.

Джон молчит какое-то время, втягивая и выдыхая дым. Слабый огонек сигареты освещает его лицо с каждой затяжкой, но Рамси видит только подрагивающую тень, ползущую по изголовью кровати.

– Я напомню Атласу, чтобы он следил за тем, что и кому говорит, когда мы вернемся, – наконец говорит Джон.

– Мне нравится это твое “когда”, – хмыкнув, вставляет Рамси, и ему действительно нравится, но Джон его игнорирует.

– Но, тем не менее, это не значит, что ты можешь судить о людях по их… давать им такие характеристики. Это касается и Атласа, и Мелисандры. У них есть имена, а ты вроде достаточно умный, чтобы их запомнить.

– А что я сделаю, если этот твой подлизыш как человек – говно? – резонно замечает Рамси. – Пиздеть меньше надо, тогда и люди лучше относиться начнут, так говорят. А что до ведьмы – ну, тут уж как ты скажешь, начальник, мне против нее иметь нечего. Буду думать о ее сиськах, а не говорить, – он ядовито склабится, зная, что Джон услышит его интонацию.