– Не будь лицемером, Джон Сноу, – Рамси едва заметно морщит нос. – Вот уж жестокость, дать человеку возможность не мерзнуть, дать иммунитет ко всем болезням, нечувствительность к боли и еще сверху силы, как у супергероя, только успевай шеи ломать. И какой дурак от такого откажется? Это же дар божий, блядь.
– А что сам до сих пор ходишь без этой коросты, раз она так хороша? – справедливо возражает Джон. – Или не нравится, что проживешь ты с ней лет до тридцати? У нас разные представления о божьих дарах, Рамси, – он отрезает жестко, снова съеживаясь.
– Да, ты такой же зануда и лицемер, как Русе, – бросает Рамси, глубоко затягиваясь. – “Это все противоестественно, то ли дело мы – тонкая психологическая подготовка…” Агх, как бы он не обосрался там от смеха, что я такое говорю, – он бормочет, выдыхая дым носом.
– Ты не рассказывал о том, что случилось с ним, – через пару минут, когда Рамси уже молча докуривает и тушит сигарету, отмечает Джон. Он старается смягчить тон, но получается у него не слишком хорошо.
– С Русе? – непонимающе реагирует Рамси. – А че рассказывать? Или хочешь позлорадствовать?
– Нет, не хочу, – спокойно отвечает Джон.
– Да брось. Если я не забыл историю с твоим кузеном, то ты и подавно. Ты ненавидишь Русе, Джон Сноу, ты ненавидел его все это время, и если ты спрашиваешь не для того, чтобы убедиться, что он окончательно и гарантированно мертв, то я, мать его, грамкин из грамкинов, – Рамси получает определенное удовлетворение, зная, что Джон сейчас начнет оправдываться. Рамси раздражен от холода. Но Джон отвечает довольно отстраненно и обдуманно.
– Да, у меня с твоим отцом были… сложные отношения. Но, как бы то ни было, он все еще твой отец. А я сейчас здесь с тобой, и идти нам еще неизвестно сколько. И я подумал, что, может быть, тебе станет легче, если ты расскажешь. То есть я слышал, что сказал тебе Тормунд. “Туда ему и дорога, сукиному сыну”, да? И хотя я не буду врать и говорить, что не испытал… чего-то схожего, когда узнал, но это касается меня и Русе, не меня и тебя. Ты еще не дал мне повода ненавидеть тебя, Рамси, и я не хочу, чтобы ты отвечал за то, что делал твой отец.
– Ты такой сладенький, блядь, Джон Сноу, как конфетка марципановая, – Рамси усмехается краем рта. – Мне не станет легче. Мне не было тяжело. В нашу лабораторию набились упыри, и мы закрылись на нижнем уровне. Собирались отсидеться немного, а потом двигать к ближайшей военной базе, но Русе все равно заразился. Я убил его и свалил. Это все.
– Мне действительно жаль, что так вышло, Рамси, – прохладно, но с сочувствием говорит Джон после новой долгой паузы, и Рамси знает, что ни хрена, ни вот самого маленького хрена ему не жаль. – Ты сжег его тело?
– Да, я сжег его, – Рамси втягивает воздух с запахом дыма. Этот дым пахнет табаком, а не горелым мясом.
Ты один теперь, наконец совсем один. Руки замерзли ломать стулья, но костер их согреет.
– Это хорошо, – тем временем продолжает Джон. – Об этом вроде все знают, но многие забывают, когда приходит время. Даже мы думали, что надо сжигать только зараженных, но жечь нужно всех. Вирус хорошо приживается и в мертвом теле, – он резко прерывается и, покопошившись, опять закуривает, как-то неловко, как будто не знает, куда деть руки. – Я сжег Игритт тоже. Когда она умерла. Она хотела, чтобы ее похоронили в родной деревне, но я сжег ее у нас.
– Она заразилась? – спрашивает Рамси, хотя ему совсем не интересно. Ему интересно, как желтоватые блики ползают по лицу Джона.
– Нет, – Джон качает головой. – Нет, она была здорова. Но… ты ведь знаешь, мы не можем впускать людей в институт. Но когда выпал снег… вольным нужно было укрытие. И наш институт отлично для этого подходил. Людям было холодно, страшно, когда мы отказали, началась паника. У них было оружие, и у нас тоже немного… кто-то первым открыл огонь. Потом уже подошли военные, те, что позже отправились к вам, с какими-то запасами, и мы смогли договориться, как-то уместиться все… Но Игритт умерла тогда, в первый день. От пули кого-то из наших. Это была случайность, конечно. Никто не виноват.
Рамси перекладывается удобнее, подкладывая руку под толстую щеку и внимательно смотря на обветренные губы Джона, секундно искажаемые воспоминаниями, отмечая отсутствующее выражение глаз, следя за сигаретой в облезающих потрескавшейся кожей пальцах.
– Вот что мне в тебе нравится, Джон Сноу, так это то, что ты на полном серьезе можешь думать, будто в убийстве твоей бабы никто не виноват, – Рамси добавляет в голос неприятного, лживого восхищения.
– Не знаю, – но, кажется, Джон воспринимает его серьезно и опять качает головой. – Может быть, виноват вирус, сеющий панику, или запоздавшая на несколько дней армия, или мы сами, потому что не были готовы к приходу такой большой вооруженной группы и потому что не предотвратили эпидемию. Не знаю. Но Игритт… мертва, и все это не имеет значения.
– Интересно, а если бы ты знал, чья именно это была пуля, то тоже был бы таким мудрым и всепрощающим? – вкрадчиво спрашивает Рамси, одним поворотом головы хрустя шеей.