Счастливой тебе охоты (СИ)

– Не провоцируй меня, Рамси, – но Джон явно не собирается продолжать этот диалог. – Да, я не знаю, что было бы, будь это “если”. Но его нет. А то, что есть – мое решение. И другого не будет, – его покрытая темным пушком линия челюсти становится очень жесткой.

– Понял, – легко соглашается Рамси и сразу ловит себя на том, что секундно любуется этим резким изменением. Нравится ему или нет, но он не может не признать какой-то строгой красоты в лице Джона. Тот хорош целомудренной красотой священника, с этими его иконописными глазами, мягким кончиком прямого носа, вытянутым лицом и прямо-таки темной тушью выписанным тонким ртом. Рамси хочется поработать с этим лицом, и он не первый раз задумывается о том, что мог бы сделать с Джоном Сноу.

Он и раньше работал с красивыми людьми, например, с Ивой и Вонючкой, но на них хватило выбитых, вырванных зубов и мало-мальски покореженных тел, кому убрать пальцы, кому – глаза. Взгляд Вонючки потух быстро, волосы Ивы седели дольше, но даже на первых стадиях работы никто уже не признал бы их красавцем и красавицей. Рамси это нравилось и не нравилось. Потому что он хотел избавить их от того, что им нравилось в себе, но не хотел уродовать их. Рамси не любит уродовать. Он любит накачивать десфлюраном или работать наживую, использовать свой голос и теплые руки или царапающие кость инструменты и загнутый нож, насиловать до крови и кончать на сжатые от боли ноги или касаться только по медицинской необходимости и в латексных перчатках, обеззараживать маленькие порезы или оставлять гнить отнятые пальцы, снимать кожу полосами с бережностью таксидермиста или убирать лишние части с практичностью заводчика, вырезать метки на долгую память или целовать в лоб, шепча и заставляя забыть, но никогда не уродовать. Чтобы делать лучшие образцы для армии, ему необходимо делать что-то большее, чем это. Ему необходимо забирать самое дорогое. И сейчас, даже когда Зима припорошила снегом все его амбиции и карьеру, он испытывает потребность вернуться к тому, что выходит у него лучше другого. К изготовлению превосходного объекта под номером двенадцать.

Итак, что является самым дорогим у Джона Сноу и для Джона Сноу? На этот вопрос Рамси ответил себе уже давно. Самое ценное в Джоне – определенно его мозг, и если бы они были в лабораторных условиях, в конце концов Рамси наверняка бы не удержался и аккуратно вскрыл череп Джона. Нет, он ни в коем случае не сделал бы Джона совсем тупым, только слегка бы подснял здесь, рассек там – и о-ля-ля, сказала Скарлетт, я подумаю об этих когнитивных нарушениях завтра. Рамси прилично курил, когда жил у матери, иногда перебирал и отлично знает, как тяжело медленно думать, понимать, читать по буквам и тут же забывать прочитанное, как невыносимы заторможенная мысль и ощущение отсутствующего времени. Это хорошо усмирило бы Джона. Хотя, может быть, и испортило в нем что-нибудь тоже. Рамси не хотел бы ничего портить.

Может быть, мозг все-таки стоит оставить на потом. Но что еще? Глаза? Нет, Рамси не мог бы ослепить Джона совсем, это тоже определенно плохо сказалось бы на его функциональности, все эти периоды адаптации, негативные эмоции, пф-ф, Зимой для этого нет времени… Если только один глаз. Да, один можно было бы вынуть. Или – лучше – подрезать веки. У Рамси был небольшой опыт этого, и он бы справился снова. Тогда он просто баловался с Джес перед тем, как окончательно вырезать ей правый глаз, и проверял, как скоро она ослепнет сама. Ей он срезал веки начисто, но с Джоном он бы подошел к этому серьезнее, снял бы только небольшой лоскут, осторожно приоткрыв радужку и не давая ему ослепнуть. Ухудшение зрения не в счет, это разве что прибавило бы им необходимого доверия. И руки – но не все пальцы, несколько пришлось бы перебить, затрудняя письмо – в таком случае стали бы защищены от излишних посягательств: Рамси не было бы нужно, чтобы Джон поначалу слишком долго возился со своими лекарствами. Нет, они оба отнеслись бы к этому ответственно, сделали все максимально безболезненно и научились бы жить, смотря на мир по новому. Они видели бы много красоты. Они бы ничего не пропустили.

А, да, и еще рот, конечно. Не язык, Рамси не мог бы лишить себя удовольствия слушать Джона, но вот губы он бы обрезал. Нарочно неровно, лохмотьями, обнажив местами желтоватые зубы. Когда Рамси еще был в НИИ, у него в воображении мелькала бестолковая мысль о ломтике мягкого хлеба, жирно смазанного маслом и сбитым в блендере пюре, подтекающим кровью на пальцы. Рамси мог бы надкусить такой бутерброд каким-нибудь холодным весенним утром, развалившись за кухонным столом и пригубливая кофе из отцовской чашки в другой руке, а Джон не мог бы оторвать от него глаз.