Счастливый новый мир

— О, прошу прощения! У меня теперь такие манеры... О, простите! Но что делать, если здесь днем с огнем не сы­щешь носового платка? Помню, сперва меня просто мутило от всей этой грязи, никакой антисептики, никакой стериль­ности — но ко всему на свете привыкаешь. Вы и представить себе не можете, в какой грязи тут живут люди. Я им объяс­няю, как малым детям: "Цивилизация — это стерилизация" или: "Радости нет и жизнь не мила без утепленного санузла", но, конечно, они этого просто не в состоянии понять. Да и откуда им это понять? Ну, так вот, в конце концов, знаете, я и привыкла. Да и как тут можно соблюдать чистоту, если нет горячей воды из крана? Посмотрите на мою одежду! Эта гнусная натуральная шерсть — разве ее можно сравнить с ацетатным шелком? Да ее же можно носить годами. А ес­ли она рвется, ее приходится штопать. Разве это жизнь? Я — бета-плюс, я работала в Отделе Оплодотворения, меня никто никогда не учил штопать одежду. Если появляется дырка, выбрасывай вещь вон и покупай новую. "Чем штопать, так лучше ухлопать", "от заплат не станешь богат" — разве не так? Но здесь все иначе. Здесь все словно с ума посходили. Все, что они делают, — это полнейшее безумие!

Тут Линда оглянулась вокруг и обнаружила, что Бернарда и Джона нет в комнате: они вышли из хижины и, расхаживая взад и вперед по пустырю, о чем-то оживленно беседовали. Линда склонилась к Ленине.

— Например, — прошептала она, — знаете, как они тут живут друг с другом? Это же просто безумие, говорю вам, просто безумие! "Каждый человек принадлежит всем осталь­ным людям" — не так ли? Ну, так вот, а здесь каждый чело­век принадлежит только одному человеку. И если вы спите с разными людьми, как положено, ваше поведение считает­ся порочным и антиобщественным. Вас будут презирать и ненавидеть. Как-то раз ко мне явилась целая толпа этих жутких баб и закатила дикий скандал, потому что ко мне ходили их мужья. А почему бы и нет? И все они накинулись на меня, и... Это было так страшно, что просто не описать! Здешние женщины — они такие мерзкие, такие злые, жесто­кие. И, само собой, они и понятия не имеют о мальтузианских упражнениях, о колбах, о декантировании, и все такое прочее. И поэтому они все время только и делают, что рожают детей

— ну, просто, как собаки. Знали бы вы, как это отвратитель­но! И подумать только, что я... О Форд, Форд, Форд! Но, при всем при этом, Джон — это для меня все-таки большое утешение. Просто не знаю, что бы я без него делала! Хотя его ужасно угнетало, когда какой-нибудь мужчина... Даже когда он был еще мальчиком. Один раз — но он тогда уже был постарше — один раз он пытался убить беднягу Ванхусиву... Или это был Попе? Только за то, что я время от времени ему отдавалась. Мне так и не удалось объяснить Джону, как должны вести себя цивилизованные люди. Понимаете, безумие — оно ужасно заразительно. Джон ведет себя так, словно он индеец. Конечно, это потому, что он с самого детства все время рос вместе с индейцами. Он многое у них перенял — даже несмотря на то, что они к нему так плохо относятся, не позволяют ему того, что позволяют другим. Но, быть может, это — и к лучшему: благодаря этому я могла хоть в какой-то степени его запрограммировать. Но как это было трудно, вы и представить себе не можете. Так много нужно знать — а меня ведь этому никогда не учили. Например, когда мальчик спрашивает, почему летает вертолет или кто сотворил мир, — что вы ему можете ответить, если вы всю жизнь проработали в Отделе Оплодотворения? А что бы в ы ему ответили?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Тем временем Бернард и Джон расхаживали взад и вперед по пустырю.

— Мне так трудно все это себе представить, — говорил Бернард. — Мы с вами словно жили на разных планетах, в разные эпохи. Живородящая мать, и вся эта грязь, и собаки, и старики, и болезни. — Бернард покачал головой. — Это поч­ти невозможно даже вообразить, пока не увидишь собствен­ными глазами. Боюсь, мне этого не понять, если вы мне не объясните.

— Объясню что?

— Вот это.

Бернард махнул рукой в сторону пуэбло.

— И вот это.

Он показал на хижину.

— Все. Всю вашу жизнь.

— Но что я могу объяснить?

— Расскажите мне о вашей жизни. С самого начала. Все, что вы помните.

— Все, что я помню? — Джон нахмурился, помолчал с ми­нуту и начал рассказывать.

Было очень жарко. Они поели маису и сладких черепах.

— Иди, ложись, крошка! — позвала Линда.

Они легли вместе на широкой кровати.

— Спой! — попросил мальчик.

И Линда запела:

Радости нет, и жизнь не мила

Без утепленного санузла.

А потом:

Спи спокойно, эмбриончик,

Ба юшки-баю!

Светит красненький неончик

В колбочку твою.

Ты на полке был со всеми.

Но уже вот-вот

Декантироваться время

Для тебя прццет.

Будешь жить, забот не зная,

В радостном краю.

Эмбриончик, баю-баю,

Баюшки-баю!

Голос Линды становился все слабее и слабее... Мальчик засыпал...