Счастливый Петербург. Точные адреса прекрасных мгновений

— Готическая роза — символ бесконечности, поэтому счастье под ней не кончится никогда. Новым главным редактором газеты была назначена доцент Тамара Константиновна Ахаян — жена Андрея Андреевича. Точнее, это было ее партийное поручение. От работы на кафедре педагогики ее никто не освобождал. Тамара Константиновна всецело доверилась мне, единственному штатному корреспонденту газеты. Правда, я сам продолжал учебу на третьем курсе исторического факультета, однако считал себя вольным стрелком и на лекции не ходил никогда. Зато часами сидел в фундаментальной библиотеке университета, где запоем читал философскую литературу — от Ницше и Бердяева до Шпенглера и Сартра. Мои научные изыскания всячески поддерживала преподаватель философии Любовь Михайловна Мосолова, ныне заведующая кафедрой теории и истории культуры Герценовского университета. Под ее руководством я писал работу «Призраки Жана-Поля Сартра». А в свободное от философических занятий время издавал газету «Советский учитель» — писал материалы, делал макеты, вычитывал верстку в типографии Лениздата.

Однажды случилась беда. Я привез из типографии свежий номер, а через полчаса ко мне вбежал председатель студенческого профкома с этим номером в руках.

— Ты видел? — выпалил он. — Ты видел этот ужас? Я прочел заголовок, в который он тыкал пальцем:

— О погашении государственных займов ЦК КПСС и Совета Министров СССР. В чем тут ужас-то?

— Ты не заголовок читай, ты читай текст ниже.

Я прочел, и мне стало нехорошо. Текст ниже, набранный кеглем помельче, звучал так: «О поганых займах ЦК КПСС»… Тут было от чего взволноваться. Я взял номер, закрыл редакцию и отправился за советом к главному редактору. Мудрая Тамара Константиновна проявила удивительное хладнокровие.

— Не волнуйся, все будет в порядке, — успокоила она. — Поезжай в типографию и всеми правдами-неправдами заполучи сигнальный номер, который ты вчера подписал в печать. Если там нет никаких искажений, значит, вина целиком ложится на типографию, к тебе претензий быть не может.

Я поспешил на Фонтанку, 59, где располагался Лениздат. По дороге лихорадочно вспоминал, что было накануне. Моя ночная верстка совпала с версткой Саши Папахова. Конечно, для веселья мы взяли бутылочку портвейна и уединились в уголке. Там не столько вычитывали газетные полосы, сколько декламировали стихи. Так, под глоток вина и дымок сигареты, прошла ночь. Что я там подписал под утро — не помнил напрочь.

Поднявшись на шестой этаж, я отыскал сурового начальника и попросил посмотреть сигнальный номер. Судорожно развернул газету и стал вчитываться в статью «О погашении государственных займов ЦК КПСС и Совета Министров СССР», под которой красовалась моя несчастная подпись «В печать!».

— Надо научиться подписываться крестиком, — бормотал я. — Только тогда все будет в порядке.

Наконец мне удалось добраться до подозрительного места, и от сердца отлегло: никаких «поганых займов» в подписанном мною тексте не оказалось. Вот это было счастье!

В дальнейшем партийная комиссия выяснила, что в ходе тиражирования газеты одна строчка — «шении государствен» — из набора самовольно выпала, в результате возник крамольный текст о «поганых займах». Комиссия возложила вину на вертящийся барабан. Никто из сотрудников типографии, слава богу, не пострадал.

— Так в Средневековье возлагали вину на церковный колокол, который своим самовольным звоном призывал к бунту. Колоколу отрезали язык и ссылали в Сибирь.

— Совершенно верно. Тогда был церковный колокол, теперь — типографский барабан. А по сути — никакой разницы. Ссылка в Сибирь — это, можно сказать, внутренняя эмиграция, в отличие от внешней, куда в 1974 году не по своей воле отправились Ефим Эткинд и Александр Солженицын.

— Тогда ведь возникло понятие «внутренней эмиграции», под которой понимали отказ от работы по специальности — уход в кочегары, сторожа и прочие «свободные» профессии.

— Действительно, тогда многие творческие личности выбирали работу в котельной или охране. С точки зрения материальной подобный выбор был выигрышным. Кочегар получал такую же зарплату, что и учитель средней школы. Однако, если учитель вкалывал всю неделю без перерыва, то кочегар трудился «сутки через трое», при этом особо не напрягаясь, — сиди себе в котельной и посматривай за приборами. Зато остальные дни можно было посвятить творчеству.