Сдохни, но живи…

— Мне повезло, — по-солдатски прямо сказал президент, однажды наградивший себя сразу девятью медалями уже своей новой Хорватии, — Мне повезло, что моя жена не сербка и не еврейка.

Так закалялась сталь независимости на неисповедимых путях в Европу.

В редакции либеральной местной газеты, куда я забрел за ответом, что на взгляд журналистов происходит в их стране, которая почему-то еще называлась Югославией, коллеги стушевались и не знали, как разговаривать. Я встретил растерянность, страх и… Жарко.

Он оказался хорватским сербом и пришел в газету, чтобы сообщить никому не нужную новость. Опасную для тех, кто ее знал. И прежде всего — для журналистов, не желающих рисковать своей работой и положением.

В смысле положением «лежа» — самым престижным и безопасным при стрельбе по команде сверху.

В университете молодые националисты-усташи тайно составили списки студентов-сербов и, как объяснила Жарко взволнованная подружка-хорватка, в лучшем случае не сегодня, то завтра могут начаться этнические чистки. Говоря проще, бойкот и избиения. А там недалеко и до резни.

— Я боюсь, — понизил голос Жарко — Я боюсь и все. Что-то вдруг случилось в нашем мире. Мы живем в небольшом городе в глубинке Хорватии, но вместе с братом учимся в столице. И каждый день звоним домой к родителям, отмечаемся, чтобы они не волновались. Не закончится для нас это добром. Тем более — добавил он, — что усташи уже не просто маршируют с флагами и факелами, но и создают свои батальоны смерти.

— Где? — насторожился я, помятуя, что люди любят запугивать и себя, и других, поскольку это дает им смелость жить дальше. Почем зря.

— Да рядом с Загребом, километров сорок… — Жарко пододвинул к себе вторую рюмку сливовицы — в деревне Кумровец, где Тито родился. Я слышал, что там формируют хорватский спецназ из эмигрантов. Они и начнут резать, когда дадут команду выступать…

Утром я сел в рейсовый автобус до местечка Кумровец. Таксист забросил меня прямо под шлагбаум, за которым среди леса стояли бараки военного типа. Глянул исподлобья, затем молча, не пересчитывая, взял деньги и сразу умотался.

— Надо было дать меньше, — подумал я и огляделся.

Лето рыдало и свистело, как пьяный курильщик в духоте бронхиального похмелья. Проселочная дорога между деревьями блудила куда-то налево, в сторону. Но далеко и виртуально. А заканчивалась буквально под ногами. В реальности.

Первым и единственным желанием было рвануть назад. Не знаю куда, но подальше.

— Эй, — плечистый качок в майке и зеленых камуфляжных брюках, заправленных в высокие армейские ботинки, одной рукой метко навел на меня полуавтоматическую винтовку. — Ком цу мир. Пошли мол…

В предбаннике штаба, похожего на полицейский участок, старший по виду офицер, но без знаков различия и при полном камуфляже американского образца, начал проверять мои документы. И запутался, что не мудрено.

По-английски он почти не говорил или прикидывался, но понял, что я западный журналист, который как-то узнал о возрождающейся хорватской армии и о ее первом подразделении.

Вот и примчался, без сопровождения, аккредитаций и разрешений, чтобы познакомиться с бойцами демократической страны и рассказать о них всему миру, если можно.

А, ежели нельзя, то значит нельзя — и пора возвращаться обратно в Загреб.

Он явно не знал, что со мной делать и более часа болтался где-то в глубине здания, дозваниваясь начальству и пытаясь получить внятные инструкции. Охраняющий меня солдат решился со скуки поговорить по-немецки.

Я напрягся, отчаянно кивая, но кроме «хенде-хох» и «Гитлер капут» в голову ничего не приходило. Видимо, работала генетическая память и дурная наследственность. Кто ж знал тогда, что мои деды и прадеды не за тех героически воевали.

Современное, из мира запретного кино, «дас-ист-фантастиш» я проговорить постеснялся, решив, что это не к месту.

Пришлось молчать, с интересом оглядываясь по сторонам и глупо, по-американски, улыбаясь всем, каждому и главное — себе.

Вскоре стало понятно, что я арестован и даже отлить в туалет повели в сопровождении двух бойцов, которые, не отрываясь, отслеживали там каждое мое движение.

— Поцы, — беззлобно подумал я, поймав из-за этого последнюю каплю в штаны.

Двое парней, лет под тридцать, подсели ко мне, сменившись из караула. На одном была просто зеленая футболка, заправленная под ремень с армейским ножом, перехваченным у рукоятки кожаной петелькой на кнопочке. На другом — рельефно обтягивалась черная майка с черепом и костями, и готической надписью… «смерть сербам».

Они оказались эмигрантами из Австралии и Аргентины. Оба — из организации усташей, чьи родители после войны ушли из страны вместе с немцами, а затем перебрались куда подальше.

— Мы приехали бить сербов, — поочередно отстрелялись они, обрадовавшись возможности поговорить по-английски — И коммунистов. Но это одно и то же.