Сдвинутые берега

У соседей есть в избытке кастрюльки, табуретки и прочее. И вот они все это на время дают нам. Что же здесь плохого? Что плохого, если нам, обоим работающим, пожилая женщина, у которой достаточно свободного времени, приготовит ужин? Ты не вскидывай брови. Послушай ещё немного, а потом ответишь...

- Я не хочу одолжаться.

- Ах, ты не хочешь одолжаться? А в детстве за свой счёт учился, кормился?

- Никого чужих не просил.

- Все равно. Сначала тебе дают, а потом ты должен вернуть сторицей. Первый математик дал своему ученику таблицу умножения вовсе не как подарок, который надо положить в шкатулку и потом всю жизнь хвастаться им перед гостями. Он дал ученику эту азбуку, чтобы тот потом открыл дифференциалы, интегралы. Даже садовник выхаживает яблоки не только для того, чтобы их просто съели, получили удовольствие. Так что, голубчик, ты весь в долгу, как в шёлку.

- Но какое отношение имеет эта «высокая» философия к нашим заштатным мелочам?

У Люды появился зелёный огонёк в глазах, который для меня означал то же, что для машиниста красный светофор. «Стоп», - сказал я себе и старался поласковей улыбаться: мол, все кончено, ты права.

Да, собственно, тут и спорить было не о чем, мне все это было понятно. Но я как-то с детства привык жить в своей деревенской семье, как в норе. «Не проси, не бери, не унижайся, не показывай себя людям всего». Да и в городе я потом видел, как люди живут в одном подъезде по нескольку лет и не знают друг друга, боятся одолжить у соседей щепотку соли, чтобы не уронить своё, скажем, профессорское достоинство. В армии, на фронте, я был компанейским парнем, как и все, но почему во мне до сих пор остался действительно мещанский норов?

А Люда все не хотела униматься.

- Заштатные, говоришь, мелочи? А с этих мелочей, может быть, и начинается дорога к той жизни, в которую мы идём. Да и не только в этом дело. Когда я прихожу с работы усталая и ем ужин, приготовленный Анной Сергеевной, пожилой доброй женщиной, когда я раздвигаю на окне занавески, подрубленные её руками, то в мою комнату вместе с радостью солнца входит и радость человеческого тепла. Мне от этого хочется работать и работать для людей.

Я встал, обнял и крепко поцеловал Люду. Она прижалась ко мне.

- Мне надоела «холодная война». Когда она кончится?

- Кончилась, - ответила Люда, - мы выиграли. Вера не пойдёт в бригаду бетонщиц. Она будет носить геодезическую рейку.

На железобетонном бычке высотой в тридцать метров стояла девушка. Она была видна всем, но увидели её только двое.

Один из них - Дмитрий - был в самом низу, и ему девушка казалась парящей в облаках, недосягаемой. Он хотел сравнить её с древнегреческой богиней и не мог: в стёганой телогрейке, в шароварах, в сером пуховом платке - не было такой богини. И всё-таки она была каким-то необыкновенным существом. Это для неё соорудили постамент, для неё светило солнце, ветер вокруг неё водил хороводом облака. Красная геодезическая рейка в руках Веры словно указывала дорогу облакам и птицам.

«И как же тут быть?..» -подумал Дмитрий.

Другим был Олег.

Он стоял на эстакаде, на одной высоте с Верой, почти рядом с ней, и она ему казалась просто чудесной девушкой. Снять бы её с бетонной глыбы, одеть в лёгкое шёлковое платье и увезти куда-нибудь подальше от неуёмной. людской суеты. Он почему-то был уверен, что в этой хрупкой на вид девушке таится большая сила. Вот такие молчаливые, очень застенчивые, не знающие себе настоящей цены, становились в нужную минуту Ульяной Громовой, Верой Засулич, княгиней Волконской, старостихой Василисой... И он на минутку оробел перед этой женской силой.

Но вот он увидел Дмитрия. Их взгляды скрестились.

Олег чувствовал своё превосходство над Дмитрием, человеком уже в годах. А с другой стороны, он чувствовал в Дмитрии непоборимую мужскую силу, упрямство.

Люда тоже наконец заметила Веру. Она приветливо помахала ей рукой. Вера улыбнулась.

- Ты видишь, мы победили! - торжествующе сказала мне Люда.

- Победа полная, - ответил я, - сдаюсь на милость победителя.

Казалось, все споры были решены...

Анна Сергеевна не пела больше тоскливых, тягучих песен - пела весёлые, шуточные. Она покрикивала на нас, чтобы мы лучше вытирали ноги, не опаздывали на ужин. А рано утром, когда у всех, кроме меня, был плохой аппетит. Анна Сергеевна сердилась до невозможности:

- И что уж вы, как котята, лижете, а не едите. Пища, она любит весёлость, тогда и витамин в ней живой, не вымученный...

Нам нравилось беспрекословно подчиняться сердитой хозяйке, потому что в её сердитости было много доброты.

Вера приходила с работы усталая, но весёлая. Даже нет, не весёлая... Её большие синие глаза таили в себе тихую восторженность и что-то такое, что знала только одна она. Она прятала это от нас, не хотела показывать.

Иногда Вера с Людой уходили в комнату Павла Петровича и подолгу там о чем-то разговаривали, потаённо смеялись, будто делились друг с другом девичьими секретами.

Чаще всего Вера ужинала торопливо, а потом старательно причёсывалась, одевалась и как-то тихонько уходила куда-то. Отец провожал её лукавым взглядом.