Сдвинутые берега

С годами у Веры прошло увлечение балетом, в десятом классе она заговорила о медицинском институте. В десятом же классе у неё появились головокружения. Ей все труднее давалась учёба, экзамены на аттестат зрелости она сдала с трудом

Врачи никакой болезни у Веры не находили, кроме общего истощения организма, и советовали в институт не поступать, а отдохнуть годочек.

Она отдыхала год, но отдых ей не пошёл в прок. Спортом занималась неохотно, а все больше читала, лёжа на диване, или вышивала. Аппетит был у неё плохой, головные боли усилились, начало спотыкаться сердце... Врачи посоветовали ей идти на какую-нибудь лёгкую работу.

Павел Петрович было заикнулся, что хорошо бы ей поехать поработать в колхоз, но Анна Сергеевна, как говорил Павел Петрович, стала на дыбы. «Да с её ли ручонками копать землю? Совсем ребёнка загубить хочешь?» - укоряла она. И Веру определили копировщицей в проектную контору.

Сначала она будто бы стала живее, а потом с ней опять стали случаться обмороки. Работу пришлось бросить.

В Москве разные профессора говорили по-разному, а один психиатр сказал:

- Жизнь - это борьба за жизнь, и если человека лишить этой борьбы, он погибнет. Ваша дочь по своей конституции очень энергичный человек, но сейчас её организм находится в некоем сне. Нужна встряска, настоящий физический труд, иначе она погибнет.

Павел Петрович привёз дочь из Москвы и сказал жене, что Вера должна идти работать в женскую бригаду бетонщиц. Анна Сергеевна опять «стала на дыбы» - произошёл семейный скандал, какого у них, пожалуй, никогда не было. Анна Сергеевна обозвала мужа извергом, палачом, а он её - дурищей старой.

Анна Сергеевна заявила, что не пустит Веру ни на какую работу, а повезёт её летом на курорт.

На это Павел Петрович ответил ей:

- На шиши поедете, что ли? Денег не дам. В котлован! Там самый лучший курорт. И скорее земля лопнет, чем я отступлюсь от своего.

- Скорее твоя старая дурная башка лопнет. А деньги сама добуду не хуже твоего. Улицы подметать стану, по миру пойду.

Конечно, ни земля, ни голова не лопнули, ни улицы подметать, ни по миру Анна Сергеевна не пошла. Но старики с упорством выдерживали характер.

Павел Петрович по-прежнему отдавал жене зарплату сполна, в банный день рубил дрова для титана, по воскресеньям ходил на базар за картошкой, мясом и прочими продуктами, но с дочерью и женой совсем не разговаривал. В крайних случаях объяснялся короткими резкими жестами, будто рассерженный глухонемой. Поужинав, уходил в свою комнату и до утра не показывался.

Анна Сергеевна по-прежнему ревностно следила за чистотой в квартире, готовила еду, молча ухаживала за мужем, а после ужина садилась на кухне читать газеты и прочитывала, по-моему, даже скучные передовицы, чтобы убить время.

Труднее всех переживала эту «войну» Вера. Она не хотела и не могла ослушаться отца. Вера знала: если он что-нибудь твёрдо решит, то становится неумолимым, похожим на валун, который катится с горы и крушит все на своём пути. Мать - обычно покладистая - в этой «войне» скорее изойдёт вся слезами, но не уступит отцу.

Мы с Людой по этому поводу тоже разбили горшок.

Вечером, когда было уже темно во всей квартире, Люда лежала в постели и шептала мне:

- Удав, а не человек. Ни разума у него, ни жалости. Разве с её здоровьем идти в бетонщицы? Удержит она своими ручонками вибратор? Ей курорт нужен, а не котлован...

Я молчал, но был уверен, что лечить Веру надо только серьёзным физическим трудом.

- Чего же ты молчишь? Может, и ты свою дочку погонишь в котлован?

- Погоню, - как-то не удержался, уронил я и, чтобы смягчить удар, добавил: - Если надо будет.

- Посмотрим... А Веру надо?

- Надо.

- Посмотрим.

И все. Больше не было сказано ни одного слова. Вроде бы ничего серьёзного и не произошло, а что-то тревожило меня.

Впрочем, какое нам дело до Веры, до стариков? Наша дочка? Но ведь её ещё нет на свете. Да и будет ли у нас когда-нибудь необходимость посылать её в котлован? И вообще все это похоже на бурю в стакане воды. Мелочь какая-то...

Мелочь? А предположим, что все .это происходит в семье академика или народного артиста. «Девочку послать работать бетонщицей в какой-то котлован! Кошмар! И кому это нужно?!» Там бы произошла настоящая драма и окончилась бы она тем, что вместо котлована придумали бы морские купания, туристский лагерь...

Мы с Людой долго не могли уснуть и - самое неприятное - почему-то молчали. Надо, обязательно надо было что-то говорить. Я пытался говорить, а Люда, прижавшись лбом к стене, натягивала на плечи одеяло и молчала.

Будильник, стоявший на магнитофоне, оглушительно стучал в тишине, со злорадством мерил глубину и ширину нашей первой семейной размолвки.

Утром Люда не сказала мне своего обычного: «Доброе утро, голубчик».

- Вставай. Уже время, - сказала она.

И завтракал я без неё, не в своей комнате, а на кухне. Напротив меня сидел Павел Петрович, ел жареные макароны с мясом, то и дело левой рукой загибал к носу непослушный правый ус и молчал.

Мы ели, прислушиваясь к приглушённому разговору женщин в соседней комнате, поглядывали друг на друга исподлобья.