Се ля ви… Такова жизнь

При этих словах Колесникова подумалось мне о том, что поколение того периода индустриализации было не то что особенное, а какое-то во всех делах лично заинтересованное и ответственное. Вот хотя бы то, о чем Петр Кондратьевич говорит: после смены, усталые шли не отдыхать, а находили силы еще и на стройке другого цеха поработать. Сами шли. Считали необходимым побыстрее завод поднимать. Откуда такая сознательность? Почему она двигала людьми, прибавляла им силы? Рабочее чувство хозяина? Мой завод, моя страна? А если так, почему с течением времени это чувство хозяина в молодом поколении несколько ослабло? Я ощущаю в словах, в рассказе Колесникова чувство радости, удовлетворения при многих неурядицах и трудностях того периода: и голодновато, и в одежде не до моды, лишь бы тело прикрыть, и жилье – бараки да углы, не у всех даже по одной комнате. И все же окрыленность в человеке, а не просто работа ради заработка.

Так было. В наши дни, когда пишут об индустриализации или коллективизации, чаще всего вспоминают ошибки, упущения, эти великие преобразования как принуждение, только в темных красках освещают.

Почему кое у кого такой провал в памяти при ретроспекции?

Вот вершитель тех дел, участник событий, у него глаза горят, лицо светится при воспоминаниях. А когда я с ним поделился своими размышлениями, Колесников с жаром сказал:

– Для нас это были не только трудности, но и обычная, заполненная всем, чем и сегодня у людей, жизнь: и любили, и в кино ходили, и семьи создавали, и детей рожали и растили. В общем, все как у всех. А в целом о тех, первых пятилетках скажу так – недооценивают их порой, но если бы не коллективизация – после нападения гитлеровцев, за четыре года войны с голода мы поумирали бы. А без индустриализации разве раздолбали бы мы гитлеровскую механизированную махину? В 1941 году и отступали, и заводы эвакуировали, а многие просто погибли от бомбежек, сгорели. И, несмотря на это, в 1942 году наша промышленность дала армии танков больше, чем вся, спокойно работавшая на Гитлера, европейская промышленность! Эту возможность и живучесть мы в первых пятилетках заложили, в тех самых, которые теперь, как вы говорите, при оглядке только через темные очки видят.

Тут наш разговор с Колесниковым подошел, пожалуй, к самым трудным годам жизни.

– В воскресенье собирался с женой пойти на Дон, но попросили выполнить срочный спецзаказ. Работаю. И вдруг подходит ко мне электрик, старик Жданов, и на ухо шепчет:

– Петр Кондратьич, война.

– А чего ж ты, в цеху никого нет, а ты шепчешь? Кто тебе сказал?

– По радио.

– Ну, раз по радио, так тем более! С кем война-то?

– Немцы.

Смотрю, уже люди сами собрались на митинг. Высказали мы свой гнев к агрессорам и готовность защищать родину. Сразу принялись за маскировку, за переход на военную продукцию. Перешли на казарменное положение. У меня была бронь, как и у многих, и я до 13 июля побыл на броне. А 14 июля меня срочно забрали в Ростовские стационарные авиамастерские. Там нужно было проводить ремонт самолетов, уже были подбитые бомбардировщики. Приехал военком, вызвали меня и написали: оформить увольнение через два часа.

Приехал в мастерские. Оказывается, обнаружился недостаток в хвостовой части бомбардировщика, и надо было срочно изготовить детали для устранения этого недостатка.

Осмотрел я деталь – сложная.

Начальник цеха говорит:

– Во что бы то ни стало, станок отремонтируйте. (Всего один был, и тот неисправный!). И для хвостового оперения сделайте хотя бы четыре детали.

И дает мне куски стали – толстенные. Там резать, резать, боже мой! К тому же это спецсталь. Посмотрел – это ж за неделю не сделаешь! Подумал. Говорю – кузнец нужен. Привели молодого парня, Сидоров фамилия. Я кузнеца спрашиваю:

– Молот есть у нас, 250 килограммов, не такой сильный, но отковать можно. Сделаешь?

Показал ему, он отвечает:

– Попробую.

И вот заложили мы в газовую печь болванки, восемь или десять штук.

А начальник цеха и еще тут полковник какой-то волнуются. Я, пока болванки греются, поставил две штуки и строгаю на станке. И все видят – это очень долго. Останется же всего тридцать миллиметров, а снять надо чуть не двести. Начальник цеха говорит:

– Я тебе даю солдата в помощь, ты никуда не ходи, он ужин принесет, а ты до завтрака, и так далее…

Ну, когда все ушли, стали мы с кузнецом ковать. Отковали с большим трудом четыре штуки. Закалить боялись. В общем, я за ночь четыре детали сделал и припрятал их. А поставил на станок болванку и делаю вторую сторону. Заря, смотрю, занимается. Начальник цеха прибегает:

– О-о! Да у тебя уже половина готова!

– Да, уже готова.

А про те – молчу, думаю – спасибо кузнецу!

Вскоре полковник, солдаты пришли. Токаря, фрезеровщики встали по своим местам. Полковник к начальнику подошел. Слышу, начальник говорит:

– Ребята молодцы, думаю, сегодня к вечеру сделают. Мы с кузнецом подходим, кладем четыре готовых детали. Они смотрят, не поймут в чем дело: как, откуда? Я докладываю:

– Ваше задание выполнил на 200%.