Се ля ви… Такова жизнь

А там, по ихним нормам, все 1200%! Полковник не ожидал такого. Сразу вызвали разметчика, тот размечает; проверяет – все как нужно…

Начальник цеха тут же мне благодарность, десять килограммов меду и отпуск к жене. А жена на окопах была, окопы рыла…

А потом у Колесникова пошла такая фронтовая «одиссея», что рассказать ее подробно и последовательно можно только в целой книге. Ограничусь пунктирным пересказом только вех на его боевом пути.

– Меня забрали по партмобилизации в часть специального назначения, должны были высаживать десант в тылу противника. Но началось отступление из Крыма, и нашу часть вместо десанта бросили прикрывать Керченский пролив.

После боев – большие потери, переформировка, попал в отдельную 103-ю бригаду, ОИПТД – отдельный истребительный противотанковый артиллерийский дивизион 45-миллиметровых пушек. Мы должны были получить американские пушки, но мы их так и не видели, а получили свои сорокапятки. Потом отступали – Славянская, Верхне-Боканская, Крымская. Под Крымской у нас расчет погиб и пушку разбило. А потом защищали подступы к Новороссийску. У нас в батарее три пушки были выдвинуты вперед на километр, как бы для предупреждения, и одна – внизу, в лощине, замаскировались. Вечером, 24 августа, нас бомбили восемь бомбардировщиков Ю-88. В одну пушку – прямое попадание, ни пушки, ни людей – ничего не осталось. А нас только засыпало землей. Утром, 25 августа, приехал командир дивизиона и комиссар. Говорят, что ценою жизни надо немцев задержать хотя бы на сутки, потому что из Новороссийска еще не эвакуировано много населения. Мы сказали: постараемся. Они уехали. А в 12 часов началась атака, на нас четыре танка пошло. Мы – за пушку: я, Марков и Агапов. Я наводчик. Лейтенант в кустах стоит. А наша пушка, мы знаем, в лоб ничего не берет, это такая – прости господи… И вот когда первый танк подставил бок – самое выгодное положение, лучше не придумаешь – я первым снарядом перебил ему гусеницу. А другой танк его хотел обойти и тоже подставил бок. И второго я подбил. В общем, я двенадцать снарядов выпустил. Ну, и нас засекли и стали расстреливать. Маркову голову снесло, Агапову все нутро вырвало прямым попаданием. Лейтенанту тоже голову оторвало. А я упал, потерял сознание. Сколько пролежал, не знаю, но только кровь уже в глазах запеклась. Потом стал отходить, думаю: живой я или это снится? А глаза открыть не могу.

Потом меня погрузили на машину, а там уже человек пятнадцать раненых было. Привезли нас в Новороссийск, потом в Геленджик, потом в Лазаревку, в Сухуми, а потом на поезд и в Боржомский район, в госпиталь. Осколков во мне было не меньше сотни.

Гипс наложили на правое колено и плечо, и здесь были осколки – разрезали, вырезали. Обе ноги и левое плечо тоже чистили. После госпиталя попал в Иран: погрузили нас на самоходную баржу и в Пехлеви, а оттуда в Решт, в Казвин, и там стояли. Когда Тегеранская конференция проходила, мы как автоматчики в Тегеран для охраны ездили.

После конференции вызывают в политотдел, дают мне восемь человек и направляют нас в Тбилиси, в военно-политическое училище. Курс краткосрочный прошли, присвоили мне звание лейтенанта. Получили назначение на фронт.

Пришли на вокзал – ни поездов, ни билетов. Жмем к коменданту: отправляй, а тот инвалид Отечественной войны, без руки.

– Только грузовые эшелоны, – говорит. – Что ж я вас, на бомбы что ли, посажу?!

– Давай!

Вагон, в клетках бомбы, мы залезли на них и поехали таким образом на фронт.

Попал я в гаубичный артиллерийский полк. С этим полком мы Курляндскую группировку ликвидировали.

А потом – не поверите: получил назначение в город Кушка, на афганскую границу! Заместителем командира дивизиона по политчасти. В Кушке я был до 26 мая 1946 года. Там меня избрали председателем суда чести. Я был трезвенник, наверное, поэтому…

Подведем короткий итог военной страде Колесникова: от трудностей и в эту тяжкую пору не бегал, от брони отказался, ушел на фронт солдатом, вернулся командиром, кровь пролил за Родину в единоборстве с гитлеровскими танками – два стальных чудовища сразил он – наводчик – простой смертный из плоти и крови, правда, заключавшей в себе несгибаемый дух. Боевой орден, медали, офицерское звание – как и в труде – во всем передовик, во всех ратных делах преуспел…

– В Ростов я вернулся 20 июня 1946 года. Как приехал, сразу на завод. Там работал Дружинин Василий Матвеевич, мы с ним когда-то вместе поступали в институт, это еще до войны, он разметчик был, а я строгальщик. Но нас тогда начали критиковать на партсобрании, мол, вы работать не хотите, учиться… Я испугался, бросил. А он настоял:

– Учиться буду.

И закончил институт. Он был главным механиком завода в 1946 году. Когда меня встретил, повел в цех комбайнов.

Цеха нет – разрушен, воронка громадная, камыш в ней, лягушек полно, вода зеленая. Он говорит: вот что осталось. А наш, ремонтно-механический, на железобетонных столбах был, их взорвали, крыша вся упала внутрь.

– Ну, как работать будем?

– По-фронтовому, – говорю.

– Сутки пополам?

– Конечно, а может быть, и по суткам.