Се ля ви… Такова жизнь

Николай Михайлович не одобрял подобное «сюсюканье». Но сам ни в чем не отказывал Сашеньке. Даже гараж построил во дворе напротив ворот для будущей Сашиной машины. До того будущего гараж служил курятником с огороженной сеткой территорией, чтоб не портили куры двор. Но и курочки эти были нужны для свежих яиц Сашенке.

Соседка Лизавета тоже обожала Сашеньку. Но по-своему, не как мать и отец, а как-то шутливо, с иронией к нему обращалась:

– Ну, что, молодой человек, партию в шахматы мне проиграешь?

Саша вежливо соглашался, но, как правило, обыгрывал Елизавету.

– Нехорошо, молодой человек, мог бы и уступить женщине! – говорила она, глядя на него любящими очами.

Соседку Поля встречала у Гавриловых часто. Была она худая, энергичная, говорила тоже громко и категорично. Как выяснилось позднее, настоящее имя ее – Эльза Карловна. Она немка. И муж у нее был немец – Роберт Фридрихович Зитлер. Он построил здесь дом рядом с Гавриловыми, одноэтажный, но на высоком цоколе, поэтому видный, красивый. Пожить ему в этой осуществленной мечте не удалось – арестовали. Никто не знал, за что. Был он простой бухгалтер, ни с какими секретами и тайными работами не связан. Эльза Карловна доверительно сказала Гавриловым:

– Наверное, за фамилию и даже за одну букву: Зитлер это почти Гитлер.

В предвоенные годы имя Гитлера стало появляться в печати все чаще. Может быть, и права соседка: не понравилось органам это сходство – Зитлер-Гитлер.

Надолго прижилась Поля в семье Гавриловых. Услужливая и трудолюбивая, она была хорошей помощницей Варваре Сергеевне в доме, а Михаилу Николаевичу на работе. Все чаще ее оставляли ночевать. Спала в гостиной на диване. А иногда, вечером, Михаил Николаевич говорил ей:

– Иди, Поля, спать в мой терем, отдохни от нас.

Семейные отношения не повлияли на работу Поли на базе: цеха и контора постоянно были добросовестно ухожены. За это директор отмечал премиями в праздничные дни, особенно 8 марта. А работники базы в день ее рождения вскладчину покупали подарок Поле: то ботинки на зиму, то плащ от дождя.

Было Поле тепло и уютно, и, может быть, годы, проведенные на базе и в доме Гавриловых, стали бы самым настоящим и полным ее счастьем… Но…

Это «но» часто меняет и переворачивает все в жизни не только одного человека, но и всего государства.

Грянула война…

* * *

Началась срочная мобилизация. Михаил Николаевич освобождался от призыва по возрасту. Саше еще не хватало до восемнадцати лет четыре месяца. Но он сказал, что пойдет в военкомат и запишется добровольцем. Поля стала свидетельницей разговора по этому поводу. Варвара Сергеевна закричала:

– Ни в коем случае!

Саша сказал спокойно и убедительно:

– Мама, я должен!

– Никому ты ничего не должен. Не отпущу.

– Я должен защищать родину.

– Газет начитался, радио наслушался. Не пущу!

Саша сказал спокойно:

– Мама, надо!

Она кричала свое:

– Что надо? Кому надо? Мне ничего не надо! Ты у меня один-единственный. Тебе еще восемнадцать не исполнилось. Скажи ему, Миша! Ты же отец, он тебя послушает.

Оба они – и Саша, и мать – во время обмена этими фразами тайком зыркали в сторону Михаила Николаевича, который стоял у книжного шкафа. Наконец, он молвил:

– Александр (впервые так назвал сына), ты поступаешь правильно. Ты должен защищать родину.

Варвара Сергеевна от этих слов мужа чуть не взвилась над полом вслед за своим выкриком:

– И ты, черт старый, заразился пропагандой! Он у нас единственный!

Михаил Николаевич все тем же спокойным голосом сказал:

– Он сам решил. И решил правильно. Я горжусь поступком своего сына.

Варвара Сергеевна тихо, словно угасая, произнесла:

– Очнитесь. Вы же не на митинге. Встает вопрос о жизни и смерти! Опомнитесь.

И тут Поля услышала одно слово, сказанное Гавриловым-старшим, прозвучало оно так, что запомнилось Поле на всю жизнь не смыслом, а тоном, уже без всякой вибрации – строго, холодно, непререкаемо:

– Варвара… уймись!

Поле показалось, что произнесенное Михаилом Николаевичем имя жены повисло в воздухе и некоторое время резонировало под потолком. Жена сникла, будто мяч, из которого выпустили воздух, обмякла, руки ее повисли вдоль большого, но теперь утратившего силу, тела. Она зашаталась и, наверное, упала бы, если бы ее не подхватил Саша.

– Мама, мамочка, не надо, не расстраивайся так. Ничего не случилось. Все будет в порядке. Я повоюю и вернусь.

Он повел ее в спальню, а она, улыбаясь сквозь слезы, шептала:

– Дурачок ты мой ненаглядный – повоюю и вернусь…