Се ля Ви!

– Ужасно… Фотограф просто хотел со мной переспать. Не то, что я правда думала, будто я модель. Просто чувствую себя так, словно меня обгадили. Слышал бы ты, как он мне меня же живописал…

– Добро пожаловать в мой мир, – грустно ответил Маркус.

Я посмотрела на него; на его поникшие плечи. И мне стало до боли, по-матерински жаль его. Я довольно сильно поранилась о критику, хотя не особо хотела попасть в тот мир. А Маркус ведь мечтал стать художником.

Мечтал, работал, но… так и не стал.

– Мне очень нравится, как ты пишешь!

– Жаль, ты не критик.

Я пожала плечами: критики, пфф!.. Как можно всерьез полагаться на мнение художников-неудачников? Искусство нужно чувствовать. Понимать его должны только те, кто отдает сотни тысяч за пять бананов, приклеенных серебристым скотчем к белой фанере.

А работы Маркуса чем-то трогают, будоражат, щекочут. В его работах есть нерв.

– Но ты – художник.

– Я просто ремесленник, – сообщил он, заметив, что я впечатлилась. – Тебе это нравится, потому что ты ни черта не смыслишь в настоящем искусстве.

– Ну, почему же? – возразила я, вытаскивая потрет Себастьяна верхом на Цезаре. – Одно время в моде было искусство навроде этого. И это очень понятно.

Конь выглядел, словно вот-вот сорвется с места, я почти чувствовала жар и запах пены, летевшей из его пасти. Скорее всего, это была работа по памяти, или по фото. Ни одна лошадь не будет часами стоять на одной ноге. Даже такая выдающаяся, как Цезарь. С другой стороны, работали же как-то художники прошлого, не имея под рукой дигитальных камер.

– Сегодня в моде уродство, а не искусство.

– Или, простые, незнакомые имена… Ты никогда не думал писать инкогнито?

– С чего вдруг?

Я пожала плечами:

– Когда меня забраковали на кастинге, я позировала одному, чрезвычайно креативному молодому гению. Он заляпал всю меня кетчупом и уложил на пол. Все восхитились и стали его хвалить. Я, прям, спокойна за мое будущее. Эта работа переживет века. Критики уже сейчас спорят, что за выражение у меня на лице. Улыбаюсь я, или хмурюсь… Чтоб ты не мучался в бесплодных догадках, я расскажу тебе: кетчуп начал стекать мне в нос, и я пытаюсь дышать через жопу… Мораль: я скрыла настоящее имя и целую ночь, пока меня не увел Филипп, я была Музой.

Маркус улыбнулся и склонив голову, посмотрел на картину в моих руках.

– Себастьян выбрал другой портрет. Он просто еще раз надо мной посмеялся.

– Он посмеялся над Маритой, – возразила я. – И ее надушенными «художниками»… Знаешь, мы живем в непонятное время кривых зеркал. Все нормальное считается ненормальным. А ненормальное называют то смелым, то альтернативно-красивым… Знаешь, что мне сказали на кастинге? Что мне нужно грудь убрать. Как тебе? Женщина больше не должна иметь грудь!

Маркус чуть покраснел.

– Раз уж мы об этом заговорили… Очень неловко, но все вокруг думают, что ты – моя дочь. Ты помнишь? Твои груди очень красивые, но не пора ли уже прикрыть их? Я был бы очень признателен, если бы ты сменила жанр.

Я улыбнулась и собрала все свое обаяние в улыбке. Очень сложно, к слову, общаться с мужчинами, которые никогда не смотрят ниже лица.

– Можешь взять любой снимок и нарисовать платье. Можешь на каждом платье нарисовать! Только, пожалуйста, дизайнерское. Из мусорных пакетов или пачек от молока. Или, из собачьих какашек!.. Чтобы каждая гнида в гостиной Мариты задохнулась от твоей творческой искры!

Маркус чуть покраснел.

Подобно многим диктаторам, которые уверенно держат кулак на шее мало-мальски крупного общества, он был раним и чрезвычайно не уверен в собственной власти, когда мы были одни.

– А знаешь, что? – спросил он. – Пошли они в задницу! Поступай, как хочешь. Нам с тобой здорово повезло: конюшни нынешнего графа ежегодно производят тонны дерьма, и мы можем класть его на мнение критиков огромной лопатой.

– Да! – ответила я. – А если лошадиного будет мало, мы можем пригласить их на ужин с графом, и он доложит! У него всегда есть несколько сильных слов о современном искусстве. Помнишь, как он специально перевернул картину вверх ногами, а потом еще заставил художника доказать, что это не верх, а низ. И объяснить, как он это различает?

Маркус ухмыльнулся уголком рта и скрестил руки на животе.

– Недавно, пока ты ходила фотографмироваться, мне пришла в голову отличная мысль.

– Да?

– Ты слышала что-нибудь о Георге Вайсе? Он иллюстратор. Готика, фэнтези и такое все… У него еще дочь Пенелопи, ну, ты ее знаешь… В общем, он написал в одно крупное издательство, которое производит карты Таро и все такое. Послал им свои эскизы и кое-какие наброски и знаешь, что? Им все понравилось. Они даже предложили мне выпустить колоду не за свой, а за их счет! Как тебе?

– Здорово! – я расхохоталась. – Вот это поворот! Но… Ты разве, разбираешься в Таро?

Маркус скромно потупился:

– Я изучаю такие вещи. Уже много-много лет. Твой прадед лично знал Алистера Кроули и сам неплохо разбирался в таких вещах. Я обнаружил его записи однажды на чердаке и… собственно, я написал книгу. Только дай слово, что ничего не скажешь своей бабушке, пока я сам не решу.

– Ты наймешь натурщицу?