Се ля Ви!

– Я предпочел бы тебя…

Сиськи утратили свой изначально-неловкий смысл. Маркус уставился на меня, потом резко развернул спиной к себе и без спроса распустил волосы.

– Пенелопи, – сказал Маркус очень торжественно и указал на табурет за мольбертом, – сядь туда. Папуля хочет сделать пару набросков.

ЧАСТЬ 5.

Мамы, карты и разрыв

Январь прошел незаметно. Дождливый и промозглый, как никогда.

Лизель вернулась с разводом, отец то и дело мотался в больницу к Джессике, я удалила свой профиль в Инсте и теперь почти что все время проводила на чердаке у Маркуса.

Он делал наброски, учил меня читать карты и рассказывал о прадеде. Мы посещали музеи Криминалистики, читали у камина Лафкрафта и изучали символику карт Таро, с точки зрения Алистера Кроули.

Мы были, как обломки кораблекрушения. Два человека, которые провели весь круиз, нетерпеливо раскланиваясь на палубе, внезапно сблизились, когда корабль пошел ко дну. А он пошел. Все теперь было по-другому.

Отец вернулся, но не ко мне. Он уходил от нее, но к ней же он и вернулся.

Когда он забегал в больницу к Джессике, Лизель сказала прямо:

– Ты – идиот!

И вот однажды, вернувшись домой, он доказал нам это.

– Привет, семья.

Мы обернулись; в камине с грохотом взорвалось полено, и я подумала: не к добру.

– У меня к вам просьба, – торжественно, как с церковной кафедры рек отец. – И я вас очень прошу, отнеситесь к этому снисходительно…

– Ты не в церкви, Фред, – оборвала Лизель.

Она сидела перед карточным столиком, обтянутым зеленым сукном и раскладывала карты. Обычные, не Таро. Лизель раскладывала пасьянсы.

– Какая блажь взбрела тебе в голову? – спросила она.

– Джессика хотела бы провести выходные дома.

– При чем тут мы? Пускай поезжает к мужу.

– Мама! – отец поморщился. – Не начинай, прошу. Джесси теперь другая…

Мы переглянулись и рассмеялись. Джесси всегда была одинаковая: в маске. Он это позабыл.

– Если ты решил вспомнить молодость, то сними номер, – отрезал Маркус. – Джесс уже тогда была с легкой придурью, хоть ты это отрицал… Теперь у нее серьезный диагноз! Шизофрения.

Отец отмахнулся.

– Мама! – взмолился он. – Мы все ошибаемся. Джесс была молодой девчонкой.

– Скажи уж лучше, что во всем мире ты не нашел таких же сисек, как у нее! – Лизель раздраженно собрала карты. – Что же, ты все решил, поступай, как знаешь. Но если проснешься с ножницами в груди, не говори, что я тебя не предупреждала.

– Верена, – переметнулся он.

Я раздраженно собрала собственные карты. Две выпали. Два сразу старших Аркана. Башня, объятая пламенем, из которой падали Царь и Первосвященник, шестнадцатый. И Дьявол, рогатый монстр, держащий мужчину и женщину на цепях. Пятнадцатый.

Пятнадцатый Аркан значил зависимость или одержимость, Шестнадцатый – крушение всего.

Я убедила себя, что это все ничего не значит: просто колода новая и не успела как следует размешаться.

– Если тебя это хоть чуть-чуть волнует, – сказала я, – я против.

– Понятно!

В пятницу вечером, отец привез Джессику домой.

Тело, служившее ей так много лет, сдалось. Глядя на Джессику, я вдруг поняла, что о любви не было и речи. Он привез ее, потому что знает: это уже конец. Она сильно похудела. Ее когда-то густые гладкие волосы цвета спелой пшеницы, стали ломкими и бесцветными. Повылезали пучками и их остригли. Из черепа торчали тусклые пегие пеньки. Когда-то полные губы превратились в полоски, лицо приклеилось к черепу, как у дистрофиков. И даже грудь, которой все было нипочем, обвисла, превратившись в пустые мешочки плоти.

Фред вытащил Джессику из машины и на руках, как невесту, внес ее в дом. Они сидели возле камина, словно Влюбленные, Аркан номер шесть. Отец держал на колене пакет с физраствором, и тонкая трубка заканчивалась иглой в вене, которую придерживал лейкопластырь на руке Джесс.

Она смотрела на отца, словно на икону и Лизель украдкой плакала, укрывшись за стакан с коньяком. И я тоже плакала, наблюдая за ними из-за оконной ширмы. И Мария. Лишь Маркус заперся у себя и не выходил.

Джесс и отец никого на свете не замечали. Они сидели, молча разглядывая друг друга. Пламя озаряло их лица, тонкая трубка соединяла тела, словно пуповина. Если в мире когда-то существовала Любовь, то это ее я видела.

В десять Джессика решила пойти наверх.

Я слышала, как он несет ее на руках по лестнице и укладывает в кровать. Слышала, как минут пятнадцать спустя, пошатываясь, идет вниз в холл. Я никогда еще не видела его плачущим, но почему-то сразу же поняла, что мой отец плачет. Плачет по ней, по Джессике, по самому себе и по той любви, которую они потеряли.

И еще – из чувства вины. Я сама из-за него плакала. Ведь это мы с Филиппом заперли ее в психбольнице. И виноваты, значит, лишь он и я.

Я выбралась из своего укрытия, подошла к папе. Робко тронула его за плечо. Он молча сжал мою руку.

– Что я наделал, господи! Что я наделал, Ви?

– Это не ты… Это я…

Мы не договорили.

– Фредерик! – раздался вдруг голосок.