Се ля Ви!

– Я бы запомнила, если бы я видела его раньше. Во сне я решила, это был Ланселот. Я испугалась до смерти… Я так много читала о знаках и вещих снах, что почти сразу расшифровала его, как то, что папа приходил попрощаться. Но он сказал мне… во сне, естественно: «У Ланселота абсолютно другие уши!» Я просто должна была спуститься и посмотреть… Но я не думала, что ты здесь.

Она обняла меня за талию и притянула к себе. Какое-то время, мы молча цеплялись друг за друга, словно осиротевшие обезьянки. Потом Лизель вновь вздохнула и мягко высвободилась.

– Как ты? – спросила она. – Джесс все-таки была твоя мать… Да и конец она выбрала… что уж сказать?.. Эффектный.

Я не ответила. Часть меня оплакивала ее, часть угрюмо сопротивлялась каким-то дочерним чувствам.

– Я не знаю, – ответила я честно. – Она не была мне матерью, скорее старшей сестрой, не особенно любимой… Но у меня появилось такое чувство, что в глубине души я всегда на что-то надеялась. И там теперь пустота: она никогда уже меня не признает. Не знаю, что именно я чувствую. Я чувствую только страх, что я потеряю папу… И пустоту.

Она кивнула; спросила:

– Хочешь коньяк? Я не в том состоянии, чтоб утешать еще и тебя, но вот коньяк утешает.

Я молча взяла стакан и села, притянув ноги.

– Филипп вчера объяснился, – сказала я, чтобы хоть что-то сказать. – Ты здорово его убедила в том, что я должна принадлежать Ральфу. И я не могла, естественно, тебя сдать… Но он не врал, когда говорил, почему он так поступил… А мне было так ужасно плохо и страшно, что я его простила… Пусть лучше ты узнаешь все от меня, чем от его матери. Господи, даже Джессика так не верещала, застукав нас.

Лизель рассмеялась и запалила новую сигарету.

– Марита, конечно, считает, что если ты в трауре, то нужно всеми силами это показать. Рвать волосы, рыдать, валяться в постели и принимать соболезнования от родственников. Порой я спрашиваю себя: у этой бабы есть что-нибудь человеческое? Что-то, что она ощущает, а не показывает, по той причине, что должна ощущать?

– Что ты имеешь в виду?

– Ровно то, что я и сказала. Она вся правильная, как долбаная линейка. Манеры, волосы, этикет. Когда погиб ее сын, она пролежала неделю в трауре. Именно, пролежала. Среди цветов и открыток. А потом встала и снова начала жить. Если мой сын умрет, мне кажется, я умру вместе с ним. А я ведь мужа похоронила, а с ним и саму себя…

Лизель никогда не говорила мне о тех временах. Мария, порой упоминала и это звучало, словно «Унесенные ветром», но Лизель предпочитала те образы, в которых она блистала. То время было явно лишено блеска.

– Почему ты думаешь, он умрет?

– Он все еще не пришел в себя. Врачи не знают, что делать. Себастьян уже обзвонил лучших кардиологов, но и они пока что лишь совещаются. Я никогда не врала тебе, даже в детстве. И я не вижу смысла врать здесь, сейчас.

Я уставилась на мальчишек, широко улыбающихся в камеру и застывшего, как черный шахматный конь, пса. Мне было страшно до тошноты. Неужели, папа умрет? Неужели, Джессика выиграла? Не в жизни, так в смерти?..

– Скажи Филиппу, чтоб приходил сюда. Я не хочу, чтобы ты проходила через все в одиночку.

– А ты?

– Я не буду заниматься с тобой любовью, – отмахнулась Лизель и мне пришлось выжать улыбку.

Тот, кто снился мне

В приютах все время требуются помощники. Животным нужны не просто еда и питье. Им нужны люди, которые чесали бы их за ухом, водили гулять и спрашивали: «Кто хорошая собака? Ты? Ты!» И я подумала, что возможно, это знак свыше. Когда реклама попалась мне на глаза в третий раз, я решила набрать их номер и уточнить.

После подготовительного курса, – мой опыт с животными в детстве забраковали и предложили за пару часов осилить все сразу правила, – мне предложили выбрать собаку, с которой я собираюсь начать.

– Мне все равно, – ответила я, взглянув на часы. – Могу гулять со всеми по очереди.

Папу уже должны были готовить к повторной операции.

– Ты, вроде сказала, твой отец держал доберманов?.. – задумчиво спросил молодой куратор, который только лишь два часа назад, сказал это не считается.

– Дядя, – принципиально поправила я.

– То есть, у тебя есть опыт с собаками крупнее тебя, – он вдруг ухмыльнулся. – Из детства.

Я ему явно не нравилась, – как девчонкам в школе.

– Кончай, – сказал мужчина постарше, заглянувший в самом конце инструктажа.

– Да почему нет?

У меня отчего-то дрогнуло сердце.

– Что там?

– Идем, – сказал куратор. – Я покажу тебе, почему твой опыт никуда не годится.

Я молча пошла за ним, хотя и кипела от ярости. В семье я была любимицей, но стоило очутиться за Штрассенбергом, все почему-то сразу начинали пытаться меня задеть.

– Кончай, – повторил куратор постарше, но молодой лишь махнул рукой.

Вольеры располагались прямо на улице и большинство из них были пустые. Последний в ряду пах так, словно в нем хранились трупы обитателей предыдущих.

– Что за прикол?! – спросила я, невольно прижав ладонь к носу.

Куратор ничего не сказал.

В вольере было темно, и я не сразу смогла рассмотреть что-либо. Горячечный неприятный запах стоял стеной.