Седьмая беда атамана

— Сказывайтя, кому подарили Гнедка, милай! — с привычной напористостью накинулся на Пословина Дышлаков. Эх, встретилась бы ты, раскулацкая твоя душа, всего с годок назад, уж и показал бы тебе партизанский прославленный командир, где раки зимуют, однако и сейчас не так уж поздно, не поздно еще! Если не шлепнуть, то хотя бы маленько попугать, чтоб от страху духом зашелся. Но тихо, Сидор, тихо, не горячись, не ерепенься пока! Может, одумается старый хрен и покается разом во всех своих грехах, всяко бывает.

Напористость Дышлакова, как ни странно, возымела обратное действие. В Автамоне неожиданно взыграло его природное упрямство, к тому же понял он, что партизану еще не известна истинная суть происшедшего, иначе не стал бы он говорить о каком-то подарке: не подарил Автамон Гнедка Ваньке, а дал на время, это уж точно, на день-другой — вот в чем истинная правда. Да и, на худой конец, Пословин мог не знать Ванькиных блажных проделок: о побеге Соловьева из тюрьмы не было широко объявлено населению.

— А зачем жа, гражданин-товарищ, тебе издался непременно мой конь? Можа, случаем, дом тебе уступить? — невесело хохотнул Автамон. — Так бери! Бери, коли надо!

Дышлаков до крайности удивился смешку, яростно скрипнул зубами:

— Тебе ить сказали, кто я! Али ждешь бумагу с печатями?!

— Поезжай-ка отседова, гражданин-товарищ, с богом.

— Сперва предъявитя свово жеребца! Не доводитя до скандальной крайности!

— Игде я возьму коня? Работник на ем умчал, — Автамон повернулся, чтобы уйти. — Ишши сам.

— Не торопись, милай, давайтя разберемся, — Дышлаков ухватил его за плечо. — Куды это работник уехал? Шутки шутитя, а людей не мутитя.

— В Ужур. Истинный крест — в Ужур.

— Ой и брешетя, старая подлюка! Брешет он, — обратился Дышлаков к Григорию. — А раз брешет, мы допросим его по всей форме. Как супротивника революционного крестьянства.

К ним понемногу стали стекаться косцы. Подходили неспешно и молча, стараясь понять, что же, собственно, происходит. Дышлаков посчитал необходимым подробно объяснить людям обстановку:

— Уцелевший гад дал коня беглому бандиту Ивану Соловьеву!

По толпе вихрем пробежал тревожный шумок. Но Автамона вроде бы не осуждали. Скорее, не верили Дышлакову: да разве мог ни за что ни про что отдать лучшего своего коня жадный Автамон, да еще кому? Сыну станичного пастуха, Ивану Кулику! Нет, что-то тут совсем не так, не должно того быть вовсе.

— И чо? — уловив общее настроение, встал на защиту отца Никанор.

— Не гунди. Мы тут, значится, сами, — остепенил его Автамон.

— Допросим по всей форме! — крикливо повторил Дышлаков, отстегивая кнопку кобуры.

— Веди Гнедка, дядька, — посоветовал Григорий.

Дышлаков со злобной решимостью выхватил тяжелый маузер:

— Признавайся, туды твою!

Автамон вобрал голову в плечи. Дело, как казалось ему, принимало уже серьезный оборот, и все-таки каяться и просить пощады он не хотел. Ведь только признай себя хоть чуточку виновным, да еще при многих свидетелях — и тогда конец Автамону. Видно, не очень любит шутить красный партизан Дышлаков.

— Признавайся, дядька, — вполголоса посоветовал Григорий.

— Не попусти, господи, — Автамон молитвенно вскинул к небу искрученные ревматизмом руки.

Партизанский командир опять пугающе скрипнул зубами, но и на этот раз пересилил себя, заговорил с Григорием на удивление спокойно, словно это не он минуту назад исходил гневом:

— Соловьев не ушел бы, не будь у него конишки. А тавро-то никуда не денется — пословинское оно. Твое.

— Может, кто и ошибся, — жалея Автамона, предположил Григорий.

Ошибки, конечно, тут не было: инородцы знали тавро каждого сколько-нибудь зажиточного хозяина в степи. Но ведь Иван мог и украсть Гнедка. Григорий знал, что сделать это его дружку — раз плюнуть. Непонятно было и то, зачем поехал Иван в Ключик. Не для того же, чтобы показать инородцам свою удаль. Он же ведь не такой дурак, чтобы не понять, что его ищут всюду. Так зачем он неосмотрительно лезет на люди?

Дышлаков дунул в вороненый ствол маузера, как бы прочищая его перед вынужденным выстрелом, и, чуть разомкнув полные губы, с жесткой решимостью проговорил:

— Прошшайся со сладкою жизнью. Сказывай последнее желание.

— Что делает! — вскрикнул Никанор. — Очурайте его!

Автамон медленно поднял мертвый взгляд. Небо над покосами было по-прежнему чистое и необыкновенно голубое. Даже не верилось, что оно когда-нибудь может быть таким.

— Тут вам и аминь!

— Веди его, дядька Автамон, к Ваньке Соловьеву. Нету у тебя другого выхода, — сказал Григорий, напряженно думая, как предотвратить намечавшееся убийство. Только бы подойти поближе к Дышлакову, чтоб повиснуть у него на руке в самое страшное мгновение. Уговаривать Дышлакова сейчас бесполезно: себя не пощадит, а сделает по-своему.

Едва Григорий успел подумать об этом, раздался выстрел. Резкий звук, похожий на щелчок бича, взметнулся над логом, вспугнув затаившихся в кустах перепелок.

Глава пятая

1