Седьмая беда атамана

Вскоре они вернулись в неглубокий распадок, который полого, как бы нехотя, сваливался к реке. Здесь на синеватой щетине пырея, чуть тронутой росой, увидели узкую дорожку. Примятые травинки еще не успели подняться. Без сомнения, это был потерянный след. Дмитрий по нему направил коня на голый взлобок, с которого открывался вид на потонувшую в легкой дымке просторную пойму Белого Июса. Вдоль всего низкого берега мотались камыши, по которым гнал волны порывистый утренний ветерок. Заливные луга в речной пойме были уже скошены, виднелись лишь горбатые стожки свежего сена, к одному из них и вела еле приметная веревочка следа.

И вдруг на Дмитрия нахлынуло сомнение: точно ли Дышлаков угнал из станицы Автамона Пословина. А может, это Иван Соловьев решил свести со стариком какие-то старые счеты? Но Соловьева бы сразу же опознали в станице, да и при всей своей отчаянности Соловьев не ринулся бы навстречу собственной беде.

А что если это не Дышлаков и не Соловьев, а какой-то залетевший в Озерную колчаковский бандит? Шел, скажем, в Монголию, прослышал случаем про неисчислимое богатство Автамона и решил легко поживиться за его счет, вот и повел Автамона к его табунам и отарам. Или обыкновенный уголовник, которые тоже, как крысы по подполью, шныряли по глухим селам, не брезгуя никакой добычей?

Мелкой трусцой спустились к стожкам. Вытянув тонкую шею, Дмитрий пристально разглядывал щетинистую кошенину вокруг каждого стожка. Ничего подозрительного пока не было. А след все тянулся и тянулся к реке.

— Где-то здесь, товарищ комбат, — предупредил Костя, неотступно следовавший за Дмитрием в некотором отдалении. Ординарец был тоже насторожен и собран, его худощавая фигура то и дело замирала в седле. Так проехали они с полверсты и оказались рядом с продолговатым стожком, у которого обрывался след. Дмитрий привстал в стременах и кивнул ординарцу, чтобы тот объезжал стожок с одной стороны, а сам он приблизился к стожку с другой.

Дышлаков услышал нарастающий конский топот и опередил их, он появился на своем мышастом мерине внезапно и тут же угрожающе вскинул маузер:

— Чей будитя?

— Он, товарищ комбат, — спокойно, словно кисет из кармана, вынимая из кобуры наган, сказал Костя.

— Здравствуйте, товарищ Дышлаков, — поймав это движение, проговорил Дмитрий.

— Здравствуйтя, ежлив свой, — Дышлаков ощупал красноармейцев недоверчивым взглядом.

— Я — Горохов.

— Догадываюся, — партизан шмыгнул носом и нахмурился. — Определенно.

— Догонял вас.

— Зачем жа? Скажетя ишшо! — Дышлаков недобро улыбнулся.

— Ради вашего спасения.

— Что? — после некоторой заминки насмешливо протянул Дышлаков. — Как жа понимать вас, товарищ Горохов?

— Так и понимайте. По существу вопроса, мой совет вам: спрячьте-ка поскорее маузер. Все мы тут стрелять обучены.

— Точно, — весело кивнул Костя.

Дмитрий разглядывал словно наспех рубленное топором квадратное, волевое лицо партизана, его сильную грудь, туго натянувшую заграничное песочного цвета сукно. В твердом взгляде Дышлакова было железное упрямство — та неколебимая решимость, которой он никогда ни за что не изменит.

Дышлаков узнал Костю и, сдерживая раздражение, сощурился:

— И мы люди, ежлив што.

Дмитрий сделал Косте знак, чтобы тот — избави бог от соблазна! — не вступал с партизаном в ненужную перебранку. Костя все понял: дернул повод, отъехал в сторону, не скрывая, однако, своего раздражения.

Дмитрий, словно спохватившись, намеревался спросить Дышлакова, где же Автамон. Но в это время из-за стога показалась седая, в сплошных горошинах пота голова, крохотные глазки, похожие на бусинки, метнулись к комбату.

— За что он вас? — обратился Дмитрий к Автамону.

Тот ничего не ответил, лишь часто задвигал челюстью, как бы захватывая воздух, которого ему сейчас явно недоставало. Минуту спустя он сделал неверный шаг из своего укрытия, все еще не сводя взгляда с комбата и не совсем веря в свое скорое избавление.

— За что? — теперь уже вопрос относился к Дышлакову.

Партизан пожевал мясистую губу и со стуком вставил маузер в колодку:

— Дружком приходится али сродственником? — усмешливо кивнул на Автамона. — Али так приглянулся?

И лишь тогда Автамон заговорил дрожащим, плачущим голосом:

— Господи, за чо наказание тако?.. Ить он же меня всюё ночь допрашивал, господи!..

Дышлаков с независимым видом ловко сделал себе самокрутку, с сильного замаха чиркнул кресалом и блаженно запыхал табачным дымом. Вся эта история, которую не известно зачем затевал комбат, казалась партизану никчемной, совершенно не стоящей внимания, и он сказал, явно рассчитывая на классовое чутье Дмитрия:

— Не жалейтя. Ежлив всех жалеть, то хана нам. Блуд.

— За что же? — повторил вопрос Дмитрий.

Дышлаков удивился странной непонятливости комбата:

— А у вас сумления, будто это не есть форменный враг?

— Эх, люди! — истово взмолился Автамон. — А и кто день в день сдает продразверстку? Я, граждане-товарищи, человек хворый и престарелый… Годы мои давно ушли.

— Не шумитя! — гаркнул на него Дышлаков. — Ты поясни товарищу комбату, кому коня отдал, гадючье твое жало!

— Коня? — встрепенулся Дмитрий. — Какого коня?