Седьмая беда атамана

Попоив коней, они поехали степью дальше. На пути им попались в полынях два чабанских стана, пришлось сделать немалые круги по березнякам да по дальним холмам, чтобы остаться незамеченными. А когда с трудом взобрались на вершину утесистой горы, им снова открылась бугристая степь, розовая в длинных косых лучах предзакатного солнца и безмолвная. Далеко позади виднелись разбросанные по горному лугу крохотные избы и юрты улуса — это был знакомый Ключик.

Они стремились к тому месту, где сливаются Белый и Черный Июсы, и двигались всю ночь без остановки, а мглистым сырым утром были у цели. Прямо перед ними над водою угрюмо нависала огромная скала, за которой, об этом знал Иван, разбежалась вдоль реки, по отлогому ее берегу, небогатая, дворов в шестьдесят, деревушка Копьева.

Они направлялись именно в Копьеву. Увидев в цепких руках Ивана новенькую винтовку, подаренную Муклаем, Мирген вдруг принялся с ожесточением рвать на себе иссиня-черные волосы, дико завывая при этом:

— У, Келески, Келески!

Он вспомнил, что такую же винтовку выдал комендант его дальнему родственнику Казану, который когда-то жил на золотых рудниках, а теперь пасет скотину в Копьевой. Если найти нужные слова и хорошенько попросить, Казан не откажет, он совсем не жадный и не злой человек — когда Мирген попал зимою в прорубь и простудился и должен был умереть, родственник не раз доставал для него целебного барсучьего сала и жирной медвежатины, задаром отдал свою козлиную доху и часто привозил в подарок туеса с медом и кедровыми орехами.

Казан заинтересовал Соловьева и по другой причине. Думая о своей, пока еще не устроенной и во многом неясной, жизни, Иван искал выход к людям — не мог он постоянно зверем бродить в бескрайней тайге, ни с кем не общаясь. Если его когда-нибудь покинет Мирген, что в общем-то исключалось, Иван останется совсем-совсем один.

День прошел в блаженном отдыхе. Они поснимали сапоги, рубахи и, разморенные солнцем, устроились в тени густолистых тополей и соснули по очереди. Было тихо, лишь в прибрежной высокой траве звенели шмели да неугомонно трещали кузнечики — эти радующие, знакомые с детства звуки как бы углубляли тишину, делали ее устойчивой и бесконечной.

Когда Иван проснулся и, повернувшись на спину, заложил руки под голову, он увидел, как Мирген корявыми пальцами старательно выколупывает из задней луки седла маленький медный гвоздик. Седло было уже старое, истертое, раздобытое Миргеном у кого-то на празднике. Иван заинтересовался странной работой дружка:

— К чему энто? Седло развалится.

— Зачем развалится? — удивился Мирген. — Помогай бог.

Он прошуршал галькой, спускаясь к воде, и долго перебирал там мокрые камни и швырял их в реку. Наконец ему удалось найти то, что нужно было — мелкозернистый серый булыжник величиной с гусиное яйцо. Мирген стер ладонью с булыжника речную слизь и принялся обтачивать на нем крошечный гвоздик.

Иван догадался, что Мирген делает обыкновенный крючок, чтобы рыбачить. Затем Мирген, раздвигая плечом высокие сочные стебли белоголовника, пошел к пасшимся коням. Он отсутствовал совсем недолго и вернулся довольный, с пучком конских волос, из которых тут же стал мастерить леску.

И вот бойко подхваченная быстрым течением леска натянулась струной и на волне запрыгал веселый поплавок, вырезанный Миргеном из коры старого осокоря. Иван хотел было посоветовать Миргену сменить место рыбалки, раз тут не ловится, как поплавок резко присел, а затем и вовсе скрылся под водой. Это уже была поклевка.

— Давай, давай! — живо воскликнул Мирген, через плечо выбросив на берег красноперого окуня. — Помогай бог!

Вскоре Иван насчитал полтора десятка обвалянных в песке окуней и серебристых сорожек. Рыба была не очень крупная, но это все-таки какая ни есть, а еда, можно утолить голод. Правда, у них не было соли, однако они привычны ко всему и съели рыбу несоленой и сырой, поленившись развести костерок.

После еды Мирген скрючился под густолистым осокорем — спал он чутко и всего несколько минут. Поднялся, прыгая на одной ноге, кое-как влез в сапоги и стал натягивать на разомлевшее тело крашенинную, пеструю от пота рубаху. Нетрудно было заметить, что он принял какое-то важное решение.

— Ты куда? — спросил его Иван, когда Мирген зашагал в сторону степи.

Мирген закрутился волчком, встрепенулся и проговорил, как бы оправдываясь:

— Хлеба надо, — и добавил, не глядя в глаза Ивану: — Рыба шибко маленькая, а пузо большой.

Иван рассмеялся. Мирген хотел сходить в железнодорожную казарму, где жили строители Минусинской дороги, казарма светлым пятном выделялась на зелени берез всего в километре отсюда. Миргена можно было понять — сам Иван не прочь бы сейчас поесть как следует, но без крайней нужды зачем показываться людям?

— Потерпи до вечера. В Копьевой возьмешь хлеба, — сказал Иван.

Мирген недовольно покрутил розовой пуговкой носа, но, не пускаясь в спор, подчинился Ивану.