Седьмая центурия. Часть первая (СИ)

Григорий Иакович коснулся другой бутылки,- это был "Курвуазье", почитаемый, как аристократ среди коньяков. Вот "Courvoisie V.S." с нотами чернослива, изюма и старого дерева. Рядом - бутылка "Courvoisie VSOP" - открой и насладись благоуханием абрикосов, винограда, ванили, розы и белого шоколада. Тут же "Courvoisie Napoleon" с густым шлейфом кураги, барбариса, мармелада и сгущенного молока. И "Courvoisie XO" с нотками шоколада, фруктовых пирожных, ванили, под аккомпанемент оттенков мёда, кураги и корицы. Затем "Courvoisie Initiale extra" с нотами грибов, табака, снова корицы, и "взрывом" ароматов жареных каштанов и кленового сиропа, всегда сохраняющихся в послевкусии. А ещё "Courvoisie Napoleon Fine Champagne" с букетом из тонких нот цветов, португальского вина и слив...

Ещё Григорий Иакович знал, что эти коньяки - каждый по своему - великолепны, и можно зажмурить глаза, провести ладонью над полкой раз, другой, и на счёт "три" просто опустить руку на первое попавшееся горлышко. Он так и сделал, взял одну из бутылок, захватил бокалы и вернулся на кухню.

- Гйиша, Гйиша! Зову тебя, а ты уже пгопустил! Клагисса Гузеевна такая добгая! Подагила маме невесты таки бгиллиантовые сегьги! Из своих ушей вынула, и таки подагила! У невесты очень хогошие, дгужные годители, но мама тяжело болела. А Клагисса Гузеевна очень... - Циля Лейбовна утёрла кухонным полотенцем слезу, и прошептала: - ...очень добгая! Пгосто она жизнью сильно битая...

- Кеепку с тремя козырьками адень, чтоб лаапша свисаала! - выплеснула из телевизора Мимоза Сябитовна про жениха Антона, который имел неосторожность что-то брякнуть про свою доверчивость к гуманоидкам.

Григорий Иакович откупорил бутылку.

- А звёзды, что скажут про нашу третью невесту? - обратилась Кларисса Гузеевна к астрологу.

Слух тёти Цили снова автоматически отключился, едва речь зашла не то о Марсе в Стрельце, не то о Луне в Тельце, и её освобождённое внимание набросилось на внешность новой астрологини.

- Но... однако... она пгехогошенькая! Кгасота холодная, но пгонзительная, как у Софи Логен в молодости!

Софи! Это имя ударило в висках и пульсом отдалось в запястьях так, что Григорий Иакович вздрогнул. Когда ему исполнилось двадцать лет и четыре месяца, он собрался просить девушку по имени Софи стать его женой. Такое было с ним первый и единственный раз в жизни.

"Должно быть, и Софи теперь бабушка. Красивая, молодая... бабушка",- с грустной улыбкой подумал он, наливая коньяк на дно стеклянных тюльпанов.

Циля Лейбовна, встретив благоухание над бокалом, глубоко вдохнула, как непроизвольно делает всякий, касаясь живого букета. И на выдохе произнесла:

- Чегнослив, свежие абгикосы, апельсин... а ещё в нём веточка ванили.

Коснувшись напитка губами, она добавила:

- И шоколад, и вяленые ггуши... Давай, Гйиша, чокнемся за Клагиссу Гузеевну!

Повернувшись к телевизору, она поднесла бокал к губам теледивы, и дрогнувшим голосом прошептала:

- Вэ-элоИм эварЭх-хА вэ-эшморЭха (Да благословит тебя Господь и сохранит)!

Потом дзынькнула бокалом о бокал сына и добавила:

- И за её пегедачу, котогая таки дагит нам добгые чувства!

Она ещё раз коснулась уголка глаза кухонным полотенцем и отпила глоток.

- Вкус неповтогимый! Пгекгасный коньяк. Гйиша, а как он называется? А то я без очков.

Обращаясь к сыну полу-аутисту, тётя Циля нарочно забывала, что разговаривает сама с собой. А Григорий Иакович в это мгновенье был далеко, в своей шестнадцатой или семнадцатой весне в этом мире под Солнцем. Он сейчас шёл с отцом - живым и совсем ещё не старым - мимо памятника Суворову, через сквер, густо расцветший сиренью, и остановился скрошить остаток булочки с изюмом воробьям и сизым голубям. Отцу захотелось минуту отдохнуть, он присел на лавку, потирая середину груди ладонью. Тогда Гриша спросил отца, как они познакомились с мамой. Эта история оказалось забавной: мама с подружкой пошли за магазинными котлетами в Елисеевский гастроном и встали в длинную очередь, начинавшуюся за углом на улице, потому что ничего мясного больше нигде в государстве не продавалось. Гастроном закрылся на обед, и они, химическим карандашом записав на ладошках номер очереди, отбежали к подружкиной тётке, жившей в соседнем переулке. У тётки был сын, а к сыну зашёл однокурсник, которым оказался Яша Нерельман. И Яша с Цилей влюбились друг в друга с первого взгляда, как Ромео и Джульетта, и не могли больше ни на миг расстаться.

Поднимаясь тогда с лавочки, отец сказал: