Седьмой принцип

Веня распахнул окно, для чего ему пришлось повозиться со шпингалетами. Какие-то склянки посыпались с подоконника в сад, но он не обратил на это внимания. Из окна потянуло сквознячком, и дышать сразу стало легче. А когда вернулся к столу, смывка уже разъела обработанный участок лака и подсохла. Лис взял щетку с латунной, упругой и в то же время мягкой щетиной и осторожно поскреб ею поверхность панно. Следовало соблюдать осторожность, поскольку состав был очень едким и не только разъедал лак, но и размягчал верхний слой древесины, поэтому, проявив чрезмерное рвение, его можно было повредить. Результат был не слишком хорошим, лак поддался лишь местами, а в целом держался за поверхность цепко. Значит, придется три-четыре раза обрабатывать каждый участок. А хотелось бы, чтобы легко было и, конечно, быстро. Но сегодня, как, впрочем, и всегда, помощи ждать не от кого. Все сам, все сам. Вздохнув, Лис принялся за работу.

Он брал небольшой участок, наносил смывку, и, когда лак растрескивался и поднимался, осторожно счищал его щетками – то совсем мягкой, а то и пожестче – и так слой за слоем, слой за слоем. Когда результат его удовлетворял вполне, переходил на следующий участок.

Работа была ему знакома, он не раз проделывал ее, занимаясь реставрацией мебели. Было бы значительно проще, если бы предстояло очистить, скажем, поверхность стола, но здесь резьба, а с ней всегда хлопот хватает. Мало того что не везде легко подобраться, постоянно еще опасаешься, что снесешь что-нибудь нужное, какую-то грань или выступ… Мало-помалу работа захватила Лиса, и он увлекся, как обычно увлекался интересным делом. Отступили, пропали куда-то его тревоги, и он совсем забыл, для чего нужна ему эта доска. Как-то уж и смешным казалось, шуткой, что ли, будто суть изображенного на панно может указать на источник его бед и огорчений.

Щетки периодически забивались грязью, остатками лака и смывки, так что превращались в маленькие, ни на что не пригодные булавы, и работать ими становилось невозможно. Тогда он, нанеся свежий слой смывки и оставив ее делать свое дело – взламывать лаковый панцирь, – выходил на крыльцо и там тщательно чистил щетки, ковыряя их тупым хозяйским ножом и выколачивая щетину о каменный цоколь. Грязь сидела плотно и поддавалась с трудом, но он не раздражался, методично добиваясь требуемой чистоты инструмента. Почему-то ему казалось, что сейчас, в этот вечер, который на его глазах постепенно брал в тихий плен всю округу, ему торопиться особенно некуда. Обычная беспечность предоставленного себе самому человека: ему начинало казаться, что он в безопасности, что так будет всегда.

Он поработал часа два с половиной, и наступил момент, когда Лис понял и честно сказал себе, что с этой доской он сделал все, что мог. Он еще раз тщательно обмел ее щеткой, после чего убрал все принадлежности со стола. Доску, не глядя на нее, поставил на пол к стене, аккуратно собрал подстилку и тщательно вытер со стола. Тряпицу, выйдя на крыльцо, старательно вытряхнул, с пристрастием, как любил он говорить, с хлопками, хлестко закручивая и подсекая концы. Задержавшись на крыльце, он еще подышал несколько минут, в покое и расслабленности, вечерним воздухом, вбирая в себя его прохладу и свежесть полными легкими и глядя, как за калиткой, погружаясь в облако сгущающихся сумерек, краснели стволами сосны. Словом, он явно тянул время, отодвигая момент начала очной ставки с картиной, которая либо оправдает имевшиеся у него на нее надежды, либо посмеется над ним, оказавшись пустышкой.

Бесшумным призраком, явившись из ниоткуда и вернувшись туда же, в мрачные глубины тихого сада, едва не задев его головы саблей крыла, пронеслась, перечеркивая все сущее от сих до сих, сова.

Проводив ночную птицу взглядом, Лис, уловив ее знак поторапливаться, сбросил оцепенение, вздохнул почти обреченно и, вернувшись в дом, тщательно закрыл за собой входную дверь.

Там он разложил на столе ткань, а на нее водрузил доску. Закрыл окно, тщательно, на шпингалеты, и задернул ситцевые занавески. Ему казались эти действия совершенно необходимыми, он выполнял их как ритуал.

Вернувшись к столу, сдвинул лампу на самый край, слева от себя, и повернул отражатель так, чтобы свет падал на резьбу под острым углом сбоку. И замер, пораженный! Доска перед ним лежала словно сбросившая покровы женщина, открытая и доступная. Как и в случае с женщиной, ее открытость и доступность была кажущейся, мнимой.