Седьмой сын

You got his face perfect, and you never even saw him.	Ты изобразил мальчика очень точно, хотя никогда не видел.
That's Vigor.	Это Вигор.
That's my boy."	Мой сын.
Then he cried, too.	После чего Миллер тоже расплакался.
They set it right up on the mantel.	Картину поставили на камин.
It might not be great art, thought Taleswapper, but it was true, and it meant more to these folks than any portrait could mean to some fat old lord or parliamentarian in London or Camelot or Paris or Vienna.	"Это, разумеется, не шедевр, - подумал Сказитель. - Но здесь изображена правда, и рисунок значит для этой семьи больше, чем любой портрет - для жирного старого лорда или заседателя парламента в Лондоне, Камелоте, Париже или Вене".
"It's fair morning now," said Goody Faith. "You've got long to go before dark."	- Вот и утро настало, - сказала тетушка Вера. - До заката путь неблизкий.
"You can't blame me for being reluctant to leave.	- Не вините меня за то, что я с неохотой покидаю ваш дом.
Though I'm glad you trusted me with this errand, and I won't fail you."	Хотя я рад за оказанное доверие и не подведу вас.
He patted his pocket, wherein lay the letter to the blacksmith of Hatrack River.	Он похлопал по карману, внутри которого лежало письмо кузнецу с реки Хатрак.
"You can't go without you say good-bye to the boy," said Miller.	- Ты не можешь уйти, не попрощавшись с мальчиком, - напомнил Миллер.
He'd put it off as long as it could be delayed.	Сказитель оттягивал момент прощания как можно дольше.
He nodded once, then eased himself from the comfortable chair by the fire and went on into the room where he'd slept the best nights of his life.	Но тут он кивнул, с сожалением покинул удобные объятия кресла у камина и зашел в комнату, где провел лучшие ночи в своей жизни.
It was good to see Alvin Junior's eyes wide open, his face lively, no longer slack the way it was for a while, or winced up with pain.	Элвин-младший уже проснулся и широко распахнутыми глазами смотрел на мир; на лицо его вернулись краски жизни, больше оно не искажалось от нестерпимых страданий и не теряло цвет.
But the pain was still there, Taleswapper knew.	Но боль не спешила отступать, она по-прежнему таилась поблизости, и Сказитель догадывался об этом.
"You going?" asked the boy.	- Уходишь? - спросил мальчик.
"I'm gone, except for saying good-bye to you."	- Да, попрощаться решил.
Alvin looked a little angry.	Элвин сердито взглянул на него исподлобья:
"So you ain't even going to let me write in your book?"	- Ты даже не дашь мне написать что-нибудь в твоей книге?
"Not everybody does, you know."	- Ну, не всякому это позволяется.
"Pa did.	- А папе можно.
And Mama."	И маме.
"And Cally, too."	- Да, и Кэлли тоже.