Хотя – стоп: Рик. Как она оставит его здесь со всей этой чертовщиной. Глядя себе под ноги, она шагнула в заднюю комнату, прижавшись к стене слева от себя. Быстрый взгляд не обнаружил ничего между ней и дверью в комнату для гостей, и она скользнула в нее вдоль стены так быстро, как только могли нести ее ноги. Тяжелый комок страха за Рика, остающегося один на один с происходящим, леденил желудок. На пороге гостевой комнаты она попыталась заговорить, но голос изменил ей. Она кашлянула и позвала:
– Рик? Милый?
Слова взорвали тишину, как удар колотушки в гонг – Конни вздрогнула от их неожиданной громкости.
Конни не ожидала, что Рик выйдет из гостевой комнаты: он будто ждал ее там. Взвизгнув, она отскочила назад. Он поднял руки – несомненно чтобы успокоить ее, но даже в скудном свете она увидела, что они измазаны чем-то напоминающим смолу, в темных потеках были также его рот и скулы. Он шагнул к ней, и Конни отступила еще на шаг.
– Дорогая, – сказал он, но ласковое слово прозвучало неправильно, искаженно, словно язык его забыл, как надо слагать слова.
– Рик, – проговорила она, – что… что случилось?
Губы его дрогнули, растянулись, но желаемые слова никак не обретали звуковые формы:
– Дом… ты… Все… хор…ошо. Он показал мне… Отец.
– Твой отец? Что он тебе показал?
Рик не опустил рук, он показал ими на свой рот.
– О, господи, ты… ты же не…
– Да, – кивнул Рик, – я сделал это.
– Ты в своем уме? Ты хоть представляешь, что… ты же не знаешь, что это было? А если ты отравился?..
– Все отлично, – проговорил Рик. – Я… в порядке. Лучше. Намного.
– Что?
– Папа показал мне.
Каким бы ни было содержимое термоконтейнера, Конни боялась, что последствия его употребления уже вовсю дают себя знать, ущерб уже нанесен. И все же, несмотря на нарушения речи, в глазах Рика светилась мысль. Обняв себя руками, он сказал:
– Все… то же самое. Часть… – он издал гортанный звук, который ей не удалось расшифровать, но слышать который было почти физически больно.
– Рик, – сказала она, – поехали отсюда, отвезу тебя к врачу. Все, идем.
Она направилась к двери в столовую, размышляя о том, будут ли в Уитвике готовы к приему токсина, который Рик проглотил. Все остальное – темнота, орхидеи, угол – могло подождать, пока Рика не осмотрит врач.
– Нет! – сила, с которой прозвучал его отказ, пригвоздила Конни к месту. – Смотри.
– Что… – она повернулась к мужу и увидела… она бы не смогла описать то, что увидела.
Спустя несколько часов, успокоив нервы – скорее утихомирив их водкой, – ей никак не удавалось взять в толк, что за зрелище встретило ее. Когда она попыталась воспроизвести это в памяти, то увидела Рика, потом увидела его лицо, его грудь, распахнутую, раздираемую в стороны вылезающими из него орхидеями, выталкивающими из него свои красновато-лиловые и розовые лепестки. Орхидеи и Рик затрепетали, как будто Конни смотрела на них сквозь водопад, а затем вдруг изверглись облаком тьмы, которое соткалось в силуэт Рика. У Конни возникло ощущение, что это лишь приблизительная и не очень точная оценка того, что она наблюдала на самом деле. С таким же успехом можно было сказать, что она видела все четыре вещи одновременно, – как, например, фотографию, передержанную несколько раз, – или что видела зависший в воздухе крест с крышки термоконтейнера.
Она отреагировала тем, что бросилась наутек и понеслась наверх, в прачечную. Конечно, это был глупый выбор, она сама не знала, почему так решила, разве что потому, что дверь черного хода и центральная располагались слишком близко к одной из зон странностей, захвативших дом. Бутылка «Столичной» ждала у двери на террасу – несомненно, беженка с их недавней вечеринки. Она не смогла придумать причины, чтобы не открыть ее и не сделать большой глоток содержимого с огненным привкусом, хотя и думать о чем-либо она в тот момент вряд ли была способна. Она, можно сказать, осознавала тишину – безмолвие, царившее в доме, которое будто бы осело на ее коже, которое становилась нестерпимым, пока она не вынула из шкафа одеяла и не вышла на террасу. Там она завернулась в одеяло и устроилась на верхней ступеньке лестницы.