Сефира и другие предательства

Рано утром третьего дня, когда я отбыл из Айовы в Иллинойс, обогнул южную оконечность озера Мичиган и продолжил путь в Индиану и дальше за Огайо, я подумывал, не уйти ли мне с трассы на следующем съезде и, повернув, помчаться обратно в Лос-Анджелес, где, как я надеялся, Соня не восприняла мой уход как побуждение отказаться от своего плана покончить с наркотиками. Горе, темное и глубокое, как океанское дно, навалилось на меня, залило глаза слезами, которые я то и дело вытирал. Я произносил вслух то, что уже стало литанией, оправдывающей мой отъезд, – перечень разрушений, которые зависимость Сони внесла в нашу жизнь, в сочетании с банальными словами заботы о себе. Это ничуть не облегчило мою печаль, сконцентрированную в трех простых словах, которые я словно наяву слышал из уст Сони: «Ты предал меня». Как бы ни был я убежден в истине этих слов – охватывавшей целый ряд действий, начиная с того, что это я настоял на том, чтобы она тоже попробовала героин, и заканчивая моим бегством через всю страну, – снедаемый стыдом, тоской и сожалением из-за них, я, тем не менее, продолжал двигаться на восток, сменив I-80 на I-90 к западу от Кливленда. Я надеялся завершить путешествие в тот же день и купил на большой стоянке для грузовиков сотовый телефон, чтобы позвонить управляющему имуществом моего отца и сообщить о моем скором прибытии в Уилтвик. К тому времени, когда я пересек северо-западный угол штата Пенсильвания и въехал в штат Нью-Йорк, мои веки сделались опасно тяжелыми, и я решил, что безопаснее будет сейчас найти мотель, а путешествие закончить завтра. К востоку от Баффало я остановился в еще одном «Мотеле-6», делившем парковку с рестораном «У Денни», где мой урчавший желудок настоял на том, чтобы я отужинал, несмотря на поздний вечер. Я оставил сообщение на телефоне менеджера по недвижимости, чтобы он ждал меня во второй половине дня, а затем пешком пересек парковку, по-прежнему ощущая в себе инерцию движения, – будто огромная рука подталкивала меня к светящимся окнам ресторана.

Я попросил большую чашку кофе без кофеина, надеясь что его вкус и запах обманут тело и заставят бодрствовать достаточно долго, чтобы успеть умять обильный завтрак, который я также заказал, и при этом не перебьют мне сон по возвращении в номер мотеля. Я достиг той степени усталости, когда кажется, что все вокруг как будто идет по кругу – словно ты на карусели, замедляющей ход или только разгоняющейся. Без смартфона мне нечем было занять свое внимание в ожидании яичницы с ветчиной, поэтому я, потягивая кофе без кофеина, рассматривал своих «собратьев» по вечеру – поздних клиентов ресторана. Если бы какой-нибудь современный Эдвард Хоппер [76] захотел бы написать обновленную версию «Полуночников», он вполне мог бы прихватить свой блокнот для эскизов в подобное местечко. Хозяйка студенческого возраста все время возвращалась к своему рабочему месту и телефону: стремительные движения ее больших пальцев по экрану и хмурое выражение лица навели на мысль о продолжающемся и, вероятно, неприятном разговоре по крайней мере с одним человеком. Две официантки обслуживали клиентуру, состоящую в равной степени из дальнобойщиков и студентов колледжей: первые сидели поодиночке, склонив козырьки бейсболок к телефонам, вторые – группками от двух до пяти, их бормотанье изредка перемежалось смехом. Официантка, принявшая мой заказ, казалась на несколько лет старше меня, ее изъязвленное шрамиками от угрей лицо покрывал толстый слой косметики, волосы были окрашены в пурпурный цвет, пальцы правой руки унизаны серебряными кольцами. Ее коллега была примерно того же возраста, в больших круглых очках, с темно-русыми волосами, затянутыми в тугой хвост. В ресторане сидели еще несколько посетителей немного иного типа – пара молодых мужчин: стрижки бобриком, белые классические рубашки и черные галстуки выдавали в них либо миссионеров, либо коммивояжеров; и пожилой мужчина в помятом белом выходном костюме, мятой белой сорочке и паре начищенных туфель из красной кожи с черными шнурками. Туфли-то и привлекли мое внимание. В мягком свете ресторана они сияли, как яблоки в карамели. И его костюм, и сорочка были разного качества, что казалось странным. Продолговатое лицо бороздили морщины, нос картошкой, светлые волосы заметно редели, поднимаясь к розовой макушке, а подбородок как бы перетекал в шею, представлявшую собой скопление рыхлой плоти. Взгляд слезящихся глаз казался расфокусированным, под ними набухшие мешки. Если бы мой гипотетический Хоппер взялся рисовать именно его как образчика ночных завсегдатаев, он мог бы поместить этого человека в угол, зная наверняка, что взгляды зрителей будут неодолимо притягиваться к его обуви, этим брызгам ярко-красного, словно свежая кровь, на холсте. Я старался не смотреть на его туфли так уж откровенно или, по крайней мере, сдерживать себя, но усталость притупила мои манеры. Не сразу до меня дошло, что человек заметил мое внимание и уже сверлил меня изучающим взглядом; едва заметив это, я отвернулся, щеки мои пылали.