Сефира и другие предательства

– А вот это уже не по моей части, – ответил он. – Хороших вариантов для тебя не вижу. Можно развернуться и лететь во весь опор в Калифорнию. Можно найти больницу, в которой лежит тело Сони, опознать ее для персонала и связаться с ее семьей, объяснить им, что случилось с их дочерью. (Тебе решать, насколько сильно ты захочешь оправдать себя в случившемся.) Можешь посидеть с ними, пока будут приходить и уходить специалисты в белых халатах, а родственники – молиться о чуде, явиться которому не суждено. Когда организм Сони откажет во второй раз и медики не сумеют реанимировать ее, можешь обнять ее мать и отца и плакать вместе с ними, лгать им, что их дочь в лучшем мире, хотя сам знаешь, где она на самом деле. Можешь отыскать ее дилера, ранить или даже убить его, пытаясь смыть свою вину… А можешь просто уйти отсюда, сесть в машину и продолжить свой путь. Сердцу Сони недолго биться, и ее останки захоронят в пронумерованной могиле. Ее родители никогда не узнают, что случилось с их дочерью, но ты можешь решить, что им лучше этого и не знать. – Мужчина сложил руки.

– Откуда мне знать, что все это правда? – спросил я.

– Ниоткуда. Я ведь могу запросто и солгать тебе. Разве Лжец не одно из моих прозвищ? Если ты меня подозреваешь именно в этом, тогда существует один способ убедиться: вернись в свою бывшую квартиру и постучи в дверь. Если Соня ответит, можешь уходить с чистой совестью. Ну, или со слегка почищенной. При условии, конечно, если ты сразу уйдешь и не будешь втянут в… – он облизнул потрескавшиеся губы, – …во все это. Ведь поскольку ты, возможно, не в состоянии сейчас решить, жива Соня или мертва, то без труда поверишь: если она среди живых, она вернулась к своей пагубной привычке.

Полукабинет, в котором мы сидели, сжался, и нарисованное действо, происходящее рядом, подтянулось к нему вплотную. Если раньше картина представляла trompe l’oeil technique [79], то теперь она стала проще, грубее – поспешный набросок толстым крошащимся мелом на деревянной доске. Подобным же образом пластик столешницы превратился в необработанные сосновые доски, из которой торчали щепки. Мое сиденье больше не было мягким, а превратилось в такое же грубое дерево. Я взглянул налево и вместо окна увидел лист фанеры, измалеванный черным мелом. Позади себя я больше не ощущал присутствия Сони.

Я выпрямился и спросил:

– Где она?

– Соня-то? – переспросил смердящий. – Кто знает?

Он расцепил руки и, когда разводил в стороны, скользя ими по столу, вогнал занозу в левую руку сбоку. Зашипев, он резко отдернул руку вверх и повернул ее так, чтобы видеть кусочек дерева, скользнувший под кожу. Большим и указательным пальцами правой руки он сжал кончик занозы и начал ее вытаскивать, но заноза разломилась надвое. Он отбросил обломок, который держал в пальцах, и попытался ухватить застрявший в коже, но его усилия лишь протолкнули занозу глубже. После нескольких безуспешных попыток он сдался. Атмосфера вокруг нас изменилась, сделавшись плотнее и напряженнее.

– Эта богадельня,– процедил сквозь плотно сжатые зубы мужчина, – эта дрянная дыра!

Вернулся скрежет шестерен и сотряс полукабинет. Его взгляд метнулся в мою сторону, и я увидел, что радужные оболочки глаз сияют бледным светом, – горизонты событий черных дыр, которыми были его зрачки [80]. Волоски на моих руках встали дыбом. В его взгляде я прочел всю накопившуюся в нем ярость, неизбывную злобу ко мне и всем мне подобным, навеки обрекающую тех, кто оказался в его ловушке, на муки, которые никогда не будут достаточно жестокими либо достаточно долгими. Ужас сотряс меня. Я хотел воззвать к Богу, вымолить прощение за содеянное и отдаться на его милость… и не мог. В конце концов, это самое меньшее, чего я заслуживал. Смертельно напуганный, я, тем не менее, держал ухо востро и не сводил глаз с сидящего напротив меня мужчины, готовый хотя бы с капелькой достоинства встретить то, что казалось моим неминуемым проклятием. Его одежда пульсировала и трепетала, словно его тело охватила агония.

Но ад не поглотил меня целиком – вместо этого раздался хлопок, как будто лопнул большой пузырь, и пространство вокруг меня словно разлетелось в стороны, расширилось, став таким, каким было до того, как на диван напротив скользнул, ударившись при этом бедром о стол, человек в белом костюме и красных туфлях. Рядом стояла моя официантка. Когда она положила на стол передо мной счет, выражение моего лица превратило ее заготовленное «Приятного вечера» в «О боже, с вами все хорошо?»

– Все отлично, – прошелестел я безжизненным голосом. – Я просто… устал немного.

Разумеется, это было ложью, но в тот момент я не думал, что еще один грех способен что-либо изменить.

V