Сефира и другие предательства

Как ни странно, я оплатил счет, пересек парковку к мотелю и поднялся по лестнице в свой номер, где, не раздеваясь, рухнул на кровать и провалился в сон, как в колодец. По счастью, снов, которые бы мне запомнились, я не увидел. На следующий день я сел за руль своего автомобиля и выехал на шоссе. Встреча со зловонным мужчиной запомнилась мне ярко и во всех подробностях, и если мой мозг и планировал подавить в памяти наш разговор, он не торопился с этим. Пока я ехал по шоссе I-90, слова мужчины звучали в моих ушах, но настал момент выбора – продолжать движение на восток или вернуться на запад, – я выбрал восток.

До Уилтвика я добрался в тот же день. У дома, в котором мне предстояло поселиться, меня встретил агент по недвижимости. Неделю спустя после того, как я свернул с автомагистрали штата Нью-Йорк, я нашел работу – устроился клерком у адвоката с офисом в Райнбеке, на другом берегу Гудзона. Воспользовавшись страховкой, предоставленной моей новой должностью, я записался на прием к психотерапевту. Несколько раз в день я подумывал, не позвонить ли родителям Сони, но так и не сделал этого. Я говорил со своим психотерапевтом о раскаянии и угрызениях совести, которые испытываю, бросив Соню, однако о встрече со смердящим человеком упоминать не стал из страха попасть на принудительное лечение. Также я затронул тему моих давних приступов паники. Психотерапевт назначил мне щадящую дозу успокаивающего лекарства, которое на две недели омрачило мое настроение, но затем улучшило его. Желание связаться с матерью и отцом Сони уменьшилось до одного раза в день, затем в несколько дней, потом до раза в неделю, никогда полностью не оставляя меня, но всплывая достаточно редко, чтобы легче противиться ему. Пробыв в Уилтвике шесть месяцев, однажды ночью я попытался найти Соню, чтобы выяснить, говорил ли человек в белом костюме правду, но результаты оказались неутешительными. Ее старые аккаунты были удалены, и если она и заводила новые, то под именем, которого я не знал и предположить не мог. Она не слишком активничала в соцсетях, не имела там ни друзей, ни групп друзей, в которых я мог бы отыскать ее фотографии, если бы таковые появились. Я провел поиски ее некролога, но, как в общем-то и ожидал, не нашел ничего. Разве тот мужчина не сказал мне, что ее оставили в больнице без документов? Я выключил компьютер и отправился спать.

Все это время я мысленно прокручивал в памяти свою встречу с человеком, назвавшимся Дьяволом. И в конце концов рассказал о ней двум людям. Первой оказалась пастор Нидерландской реформаторской церкви, которую я начал посещать воскресными утрами по рекомендации своего психотерапевта. За чашкой кофе в закусочной «Бродвей» она выслушала рассказ о нашей ночной беседе. Когда я закончил, она проронила:

– Однако…

– Однако?

– Если это было галлюцинацией, то более подробной, чем все, о которых мне когда-либо приходилось слышать.

– То есть вы хотите сказать, что, по-вашему, это не было галлюцинацией?

– Думаю, вы страдаете от тяжкого бремени вины за то, что бросили свою девушку.

– То есть, это проявление чувства вины, только и всего?

Пастор отпила глоточек кофе.

– Не уверена, что речь идет о ситуации, в которой нет альтернативы. Вы признали глубокий внутренний конфликт, который вызвало у вас собственное решение. Когда человек в крайне тяжелом психологическом состоянии, не исключено, что враждебная сила может предпринять попытку повлиять на вас.

– С какой целью?

– Повергнуть вас в пучину отчаяния, – ответила проповедник. – По сути это хрестоматийный ответ, но в данном случае он почти верен. Принятие прощения – это то, для чего вы должны быть открыты. А дьявол больше всего желал бы, чтобы вы были закрыты для такой возможности, отказались допустить ее.

– Беда в том, что я не уверен, что мне следует это принять. Забудьте, – сказал я. – Нет, я скорее вполне убежден, что мне не следует этого делать.

– И это понятно, учитывая то, что вы мне рассказали. Прощение принять бывает гораздо труднее, чем наказание.

Я кивнул:

– А как насчет заявления «каждому в смертный час является дьявол»?

– То есть помимо гендерного языка? Что в данном случае может быть не так уж и плохо.

– Ну, да.

– Звучит хорошо, и, наверное, я могла бы построить вокруг этой темы проповедь, но не вижу для нее реальной теологической основы.

– Значит, вам не приходилось встречаться с дьяволом?

– Боюсь, нет, – со скромной улыбкой ответила пастор.

На секунду, а может, меньше, в ее глазах мне почудилась искорка, как будто она что-то вспомнила, что, как она убедила себя, было сном, – а затем исчезла.

Вторым человеком, с которым я поделился, был мой отец. Мы говорили по телефону вечером в среду – в день моего возвращения после того, как я пробыл в Нью-Йорке почти год. На этот раз обсуждение заняло гораздо больше времени оттого, что оно постоянно прерывалось: отец то и дело останавливал меня, просил повторить что-то, уточнял детали. К разговору я присовокупил дискуссию с пастором. Когда я закончил, папа предложил: