Сефира и другие предательства

«В Париже, в пасти Кроноса». Как и большинству писателей примерно моего поколения, мне очень хотелось получить приглашение в одну из антологий Эллен Датлоу. Я пропустил дедлайн выхода первой из них – в котором она попросила меня принять участие (подробнее об этом ниже). Когда она предложила мне испытать себя в антологии, посвященной Эдгару Аллану По, я уж постарался закончить работу в срок. Она приняла рассказ «Техниколор», который стал одним из самых успешных моих рассказов и положил начало нашим профессиональным отношениям (и нашей дружбе), продолжающимся и по сей день. За годы, прошедшие с момента отправки письма, Эллен приглашала меня принять участие во многих ее антологиях, и в большинстве случаев мне удавалось завершать работу до того, как срок ее сдачи (очень уж щедрый) истекал. Рассказ, которому предстояло обрести название «В Париже, в пасти Кроноса», родился после приглашения в антологию, объединяющей темой которой был сверхъестественный нуар. Идея состояла в том, чтобы объединить элементы классического нуара, будь то крутой детектив или роковая женщина, предательство или преступление на почве страсти, с элементами ужасов или темного фэнтези. Существует давняя традиция историй о детективах и детективных персонажах, имеющих дело со сверхъестественным, от Карнаки до Колчака, от Джона Константина до Аниты Блейк, работа в этом направлении не увлекала меня с самого начала: я опасался слишком легкой возможности соскользнуть в область непреднамеренного пародирования. Некоторое время я провел в размышлениях о нуаре как о жанре, не столько о Дэшиле Хэмметте и Рэймонде Чандлере, с их детективными историями о людях, идущих по «злым улицам», при этом будучи не злыми, сколько о Джеймсе Кейне и Джиме Томпсоне, с их историями о женщинах и мужчинах, обреченных своими амбициями и взаимным предательством. И чем дольше я размышлял, тем больше мотив предательства казался мне центральным в нуаре, мощным двигателем, отдаленно рокочущим под поверхностью разнообразных сюжетов, увлекая за собой множество персонажей к их взаимной гибели. В то же самое время я думал о рассказе, над которым, как сказал мне мой друг Лэрд Баррон, он сейчас работает. Вдохновленный знаменитым полотном Гойи «Сатурн, пожирающий своего сына», Лэрд написал рассказ, название которого должно было звучать так: «Gula di Saturno» [82] (опубликован под названием «Челюсти Сатурна»). Речь в нем о человеке, столкнувшимся в вестибюле отеля со своим врагом, после чего этот враг превратился в гиганта в образе Сатурна Гойи: те же безумные выпученные глаза, растрепанные волосы и хищно раззявленный рот. Вспомнил ли я детское издание книги «Джек и бобовое зернышко», наверняка британское, присланное мне в посылке, возможно, одной из моих бабушек, с множеством картинок красноносого великана, чье лицо казалось мне одновременно пугающе злым и глупым? Возможно. Вспоминается и великан из диснеевской версии той же истории, у которого благодушное выражение физиономии с недостатком ума вдруг меняется на маску ярости и голода, когда он понимает, что его ограбили. Не стал бы утверждать, что великаны играли большую роль на просторах моего детского воображения. Это огромное пространство было заполнено динозаврами, Тираннозавром Рексом и Трицератопсом, и кайдзю, Годзиллой и Гамерой, а еще – драконами, Смаугом и Глаурунгом. Как ни странно, чем старше я становился, тем больше меня интересовали великаны; не могу сказать, по какой конкретно причине. Мы с Лэрдом постоянно обмениваемся идеями, так что это не казалось мне проблемой, но, хотя мне была по душе идея использовать персонажа с этой картины (да и облик гиганта в целом), я так и не смог сообразить, как именно это сделать.

Новости на тот момент полнились историями о мучениях, и все это в связи с продолжающимися последствиями терактов 11 сентября. От сенсационных сообщений в прессе о тюрьме «Абу-Грейб» в Багдаде до разоблачающих фактов, касающихся следственного изолятора Парван на авиабазе в Баграме, не говоря уже о тюрьме в Гуантанамо и сети секретных объектов, используемых ЦРУ в его программе «чрезвычайной выдачи» [83] – история за историей, раскрывающие использование так называемых допросов с пристрастием, рисуют гораздо более мрачную картину того, насколько война с терроризмом ведется иначе, чем раньше. Друзья и родственники, служившие в армии, выражали свое возмущение по поводу применения и попыток оправдания пыток, и эти настроения, насколько мне известно, разделяло подавляющее большинство служащих в американских вооруженных силах. Из того, что я видел по телевизору и читал в газетах, мотивы нападений на заключенных во всех перечисленных местах были связаны скорее с жаждой мести, причем мести самой примитивной и жестокой, чем с получением полезных разведданных. В некоторых случаях мужчины и женщины, принимавшие участие в пытках, по-видимому, переходили границу, своеобразный личный Рубикон, по ту сторону которого оказывались склоны, с головокружительной скоростью увлекавшие их вниз.