Сефира и другие предательства

Что же до того, почему за десять лет они так и не смогли узнать настоящего имени этой, не говоря уже о каких-либо дополнительных деталях, касающихся ее внешности или истории ее связи с их отцом, – это, если подумать, не так уж удивительно. В то время как оба родителя утверждали, будто не существует ничего, о чем их дети не могли бы им рассказать – это заявление подтверждалось в течение тридцати одного года и тридцати лет обсуждения всего и вся, включая опасения Веба, что его девушка из колледжа беременна (на самом деле оказалось, что нет) и первый намек Герт на то, что она, возможно, лесбиянка (впоследствии оказалось, что так оно и есть), – ни их мать, ни отец не были так же открыты своим детям. Как раз наоборот: родители старательно воздерживались от обсуждения значимых моментов своей личной жизни. Встретив их прямой вопрос, отец ответил неопределенно и уклончиво, отчего Веб и Герт придумали ему тайное прозвище Король, навеянное шоу «Король побега». На тот же вопрос их мать отвечала бессмысленным взглядом и молчанием, и они придумали прозвище и ей – Стена (от фильма «Стена молчания»). Если родители – Король и Стена, стоит ли удивляться тому, что они, дети, знали так мало?

Веб выстраивал аргументы обдуманно, напористо – уже не в первый раз, и Герт подумала, что из него вышел бы лучший адвокат, чем режиссер-документалист. (Они могли бы вместе отправиться на практику: Шенкер и Шенкер, родные брат и сестра.) А может, он был прав, начиная с неизбежности существования другой женщины и заканчивая замкнутостью их родителей. И все же, если эта – Краеугольный камень, ее существование отвечало на много вопросов, но столько же вызывало, и главный из них: почему отец и мать до сих пор вместе? Большинство друзей их родителей – да что там, братьев и сестер их родителей – состояли уже во втором, третьем, а в одном случае и в четвертом браке. Если мать и отец беспокоились о том, чтобы быть не такими как все, их продолжающийся союз привлекал к ним больше устойчивого внимания, чем мог бы привлечь развод, каким бы ожесточенным тот ни был. Чувствовалось, что оба родителя были пронизаны глубоким сознанием собственной правоты, и она придавала некоторую весомость идее о том, что они останутся в браке, дабы правоту эту доказать, – особенно той группе братьев и сестер, вступающих в очередную из своих серийных моногамий. Однако уверенность в собственной правоте каждого из родителей сдабривалась другой тенденцией – застенчивостью в случае матери, непостоянством в случае отца, – которая, при зрелом размышлении, делала ее недостаточным в качестве объяснения. В самом деле, казалось куда более вероятным то, что почти патологическая забота их матери о том, как ее воспринимают, в сочетании с доказанной неспособностью их отца выполнить большинство своих грандиозных обещаний, застыли в оцепенении, стремительно охватившем их так же прочно, как мушек в янтаре.

На этой отрезвляющей и даже удручающей ноте ежегодную беседу можно было бы и завершить, но стрелки часов приближались к трем ночи, вторая бутылка вина опустела, и, хотя не было особой необходимости подниматься с рассветом, чтобы проверить под елкой щедрость Санты, ни один из них не счел справедливым оставлять надолго своих «половинок» наедине с родителями. Они ополоснули бокалы и пустые бутылки, вытерли бокалы и вернули на место в посудный шкаф, бутылки оставили в посудомоечной машине и, прежде чем погасить свет, исполнили свой давнишний ритуал: проверили все замки и задвижки дверей и окон первого этажа. С переездом семьи из Вестчестера в Элленвилль процесс закрывания, поначалу как будто шуточный, обрел повышенную серьезность в связи с участившимися за последние несколько лет случаями незаконных проникновений в дома. Когда они закончили, Веб повернулся к Герт, изобразив на лице маску ужаса, повторил фразу, как правило венчавшую их ритуал, заимствованную из какого-то ужастика его юности:

– А что если они уже внутри?

Герт, как обычно не находя убедительного ответа, в этом году выбрала такой:

– Ну, тогда уже, наверное, поздно.