Секрет Боттичелли. Загадка потерянных и обретенных шедевров

Рисунки Боттичелли к Данте были для меня загадкой. Глядя на них на Вилле И Татти день за днем, я вспомнил, что Хемингуэй написал о Фрэнсисе Скотте Фицджеральде в книге «Праздник, который всегда с тобой»: «Его талант был так же естественен, как узор, созданный пыльцой на крыльях бабочки»[582]. В линиях Боттичелли была эта leggiadria, формально «легкость», но более широко «качество невыразимой, парящей радости», по словам Итало Кальвино, та легкость, которая летит, как птица, а не падает, как перо. Когда я не находился на Вилле И Татти, занимаясь моим дипломным проектом, исследованием восприятия «Божественной комедии» на протяжении веков, я гулял по городу, чтобы воочию увидеть картины Боттичелли. То же самое мне нужно было сделать и для его дантовского цикла.

К счастью, доступ к «Божественной комедии» Боттичелли был всего в нескольких минутах езды на поезде. Однажды утром в декабре, ближе к концу моего пребывания во Флоренции, я сел на поезд до Рима. Я планировал посетить Ватиканскую библиотеку и увидеть оригинальный набор рисунков, когда-то хранившихся у королевы Кристины Шведской, особенно самую изысканную из всех жемчужин: полностью раскрашенную «Карту Ада», единственную законченную работу в этом цикле. К сожалению, мой план оказался несбыточной мечтой. У меня не было необходимых знакомств и разрешений, чтобы получить доступ к, как я вскоре обнаружил, закрытой части коллекции Ватиканской библиотеки. Один недоумевающий сотрудник Ватикана отправлял меня к другому, вежливо, но решительно отказывая мне в моей просьбе. Когда вежливые отказы стали перерастать в раздраженные «нет», я почувствовал, что мои и без того ничтожные шансы уменьшаются. Я решился на крайний вариант: попросил встречи с директором. Доступ к Боттичелли, если он вообще был возможен, можно было получить, только если за тебя замолвит слово кто-то «сверху».

К моему удивлению, директор пришел. Но его приветливая улыбка омрачилась непонимающим взглядом.

– Вы просите показать вам один из наших самых ценных фондов, – сказал он мне, по-прежнему улыбаясь, но выражаясь твердо. – Боюсь, что это невозможно.

Я использовал самый формальный итальянский язык, на который только был способен, но было видно, что он уже принял решение. Когда меня уже собирались торжественно выпроводить, я в последний раз взмолился.

– Solo quindici minuti («Только пятнадцать минут»), – умолял я.

– Va bene, – сказал он, поразив меня переменой своего мнения. – Хорошо. Пятнадцать минут, только вы и я, без карандаша, без бумаги, без фотографий.

Через несколько минут меня провели в одну из приватных комнат Ватикана. И там была она: «Карта Ада» Боттичелли, а также небольшая подборка других, более тонко прорисованных иллюстраций из ранних песен поэмы. Мы с директором стояли перед ними в тишине, наши взгляды были полностью поглощены этим единственным полноцветным изображением «Ада». Первое, что меня поразило, это то, насколько невероятно оно отличалось от многочисленных репродукций, которые я видел. То, чего им не удалось передать, была рука Боттичелли. На оригинальной «Карте Ада» я увидел удивительно точные, тщательно проработанные детали, которые не видны в репродукциях. Шероховатость пергамента, мельчайшие черты и жесты грешников, различные оттенки и переливы отдельных цветов – все это предстало передо мной в той точности, которую никогда не сможет передать ни одна репродукция. То, что я тогда впервые увидел, было видением Боттичелли ада Данте: каким-то образом все умопомрачительные хитросплетения и текстуры слились в единое целое.