Несмотря на нашу отдаленность от Липпмана и его первоначального открытия, наш текущий разговор о Ренессансе обязан ему и его коллегам-искусствоведам, воскресившим Боттичелли и его дантовский цикл. Рёскин, Патер, прерафаэлиты, Беренсон, Хорн и Варбург – всех этих ярких и независимых мыслителей объединяло желание понять, как и почему, казалось бы, далекое искусство Италии XV века может иметь значение для современности. По мнению скептиков, эти древние итальянские художественные практики вдруг «приобрели значение», потому что они служили практическим и часто эгоистическим целям. Например, некоторые считают, что миф об «индивидуалистическом» Ренессансе помог убежденному буржуа Буркхардту развенчать коммунистическую мечту европейских революций 1848 года, так же как возрожденное представление о ценности, культурной и финансовой, искусства Ренессанса помогло Беренсону разбогатеть, а Липпманну – придать блеск новообразованному немецкому государству. В таких утверждениях есть доля правды, и, как правило, эго и амбиции вдохновляют тех, кто творит историю. Но Ренессанс значил и продолжает значить больше для многих людей во всем мире, очарованных его искусством и историей. Несомненно, росту этого значения способствовало и повторное открытие иллюстраций Боттичелли к «Божественной комедии» Данте.
Исторически сложилось так, что термин «Ренессанс» употребляется всякий раз, когда собирается некая критическая масса новаторских умов, чтобы переосмыслить традиции и затем, в результате интенсивного сотрудничества, создать оригинальные произведения, которые преобразят существующий порядок. Только в США это слово применялось к таким разнородным явлениям, как монументальная архитектура Вашингтона, технологические прорывы Кремниевой долины и культурный переворот в Гарлеме 1920-х годов (и это лишь некоторые из примеров)[580]
. В случае с дантовским циклом Боттичелли мыслители XIX и XX веков, спасшие его от забвения, навлеченного Вазари, считали, что рисунки олицетворяют три ключевых качества, которые были важны для их представления о Ренессансе в целом.Во-первых, иллюстрации воплощают то, что Буркхардт назвал «многогранностью» Ренессанса. Взявшись за поэму Данте, Боттичелли показал, что он был не только выдающимся художником, но и блестящим читателем литературных текстов. Его способность плавно переходить от одного художественного средства к другому была квинтэссенцией Ренессанса, и благодаря Буркхардту мы теперь видим в нем движущую силу возрождения итальянского искусства после Средневековья. Хотя мало кто, и даже сам Вазари, сомневался в мастерстве Боттичелли в работе с кистью, именно его талант к литературной интерпретации позволил ему создать произведение, наполненное глубоким пониманием поэмы Данте.
Во-вторых, дантовский цикл Боттичелли предложил своим последующим интерпретаторам наглядное доказательство того, как эпоха Возрождения порвала с духовными доктринами своего средневекового прошлого и двинулась в более рациональном, основанном на науке направлении – это был «ранний модерн» флорентийских гуманистов. Особенно в прочтении Патера, иллюстрации Боттичелли переводят или «переносят» видение Данте в ключе Ренессанса, тем самым возвещая о наступлении новой исторической эпохи.
В-третьих, современные почитатели Боттичелли увидели в рисунках изменивший мир «флорентийский дух». Имена Данте и Боттичелли были неразрывно связаны, как и имена многих знаменитых творцов Возрождения, со Флоренцией.
И через эту связь цикл Боттичелли был также связан с выдающейся флорентийской семьей Медичи. Покровительство этого банковского клана искусству раскрыло определяющее качество Ренессанса для многих историков XIX века, включая самого влиятельного из них, Якоба Буркхардта: способность искусства формировать историю. Заказ иллюстраций к Данте одним из членов семьи Медичи стал высшим воплощением флорентийского союза искусства и политики и сопутствующей ему веры в то, что красота может изменить мир. Все открыватели дантовского цикла Боттичелли были так или иначе очарованы мировоззрением Флоренции эпохи Возрождения. Липпманн, Патер и Рёскин одержимо изучали это время и писали о флорентийском искусстве в своих многочисленных работах. Беренсон, Хорн и Варбург жили в этом городе, чтобы иметь возможность познакомиться с его искусством из первых рук. Каждый из них искал в истории искусства свою версию той самой «комнаты с видом» Форстера.