Ее руки лежат на столе, и память на миг переносит меня в зал суда, где я наблюдала, как ее длинные пальцы порхают по клавишам или неподвижно лежат на коленях. Я успокаивалась, видя, как спокойна она. Как она владеет собой. Теперь же ее пальцы вздрагивают, ногти постукивают по столу. Меня это раздражает, я накрываю ее руки своей ладонью, останавливаю ее пальцы.
– Можно мне сказать, Кристина? – спрашивает она, выдергивая свою руку из-под моей.
– Сделайте одолжение.
– Присяжные признали меня невиновной, как и вас. Я не преступница, Кристина. И вы тоже. Ни вас, ни Дэйва, ни меня не объявили виновными. Но то, что вы делаете сейчас, – преступление. Вы вторглись в мой дом. Вы держите меня здесь против моей воли. – Ее глаза искрятся. Неужели от слез? Судя по голосу, она в отчаянии. – «
Она поспешила.
– Вы кое-что упустили, Мина. Из того, что сказали тогда. «
– Но вы ведь наверняка понимаете, что на самом деле я так не считала. Так мне велел сказать Дуглас Рокуэлл. У меня не было выбора. Я всегда доверяла вам, Кристина, но то, что вы совершаете сейчас, – ошибка. Мы могли бы сделать вид, что этого не было. Вы ведь не преступница. Это не про вас.
А вот и нет.
46
Она голодна, бедняжка. Еще не завтракала, а кофе натощак никогда не шел Мине на пользу. Такой у нее деликатный организм.
Зато я начала день с чая, тоста, яйца вкрутую и половинки грейпфрута. Вижу, как она мучается – головокружение, вспышки головной боли, с которыми она пытается справиться, массируя виски кончиками пальцев. Если не съест что-нибудь как можно скорее, скоро ее затошнит. Обычно я приносила ей тарелку с фруктами, чтобы повысить уровень сахара в крови, и пальцы у меня так и зудят от желания взяться за ее хорошенький фруктовый ножик. Но я держусь. Просто наблюдаю и жду. Наконец она сдается.
– Кристина, нельзя ли мне сделать себе тост? Сегодня утром я ничего не ела. – Она отодвигает стул от стола.
– О, я сама, – говорю я, поднимаюсь и иду к хлебной доске. Она сразу же соглашается – наверное, считает, что я до сих пор не в силах бороться со своим желанием приносить пользу.
Я вытягиваю из подставки хлебный нож, отрезаю два ломтя хлеба на закваске, кладу их на решетку для тостов на плите. Готовые тосты я мажу сливочным маслом и слегка посыпаю солью, как она любит, после чего ставлю их на стол.
– Спасибо вам, Кристина, – говорит она, откусывает и пальцем подбирает каплю масла, стекающую из уголка рта. Она не торопится. Жует. Глотает. – Спасибо вам, – повторяет она, чуть не поперхнувшись этими словами.
Может, это из-за ножа у меня в руке. Нож тревожит ее. Он самый обычный, хлебный – кухонная принадлежность. Я кладу его себе на колени под столом – пусть думает, что его у меня нет. Как перевернулся с ног на голову мир, в котором она очутилась! Ее преданный и надежный секретарь, женщина, которой даже во сне не привиделось бы тронуть Мину хоть пальцем, теперь сидит у нее на кухне с ножом в руке.
– Вы правы, Кристина. Бывает тоскливо и одиноко, но работа вознаграждает за все.
Браво, Мина! Не могу не восхититься ее стараниями скрыть свою нервозность. С ее точки зрения, выказать слабость – значит, совершить ошибку. Тем не менее я вижу эту слабость и слышу тот самый льстивый тон, который она пускает в ход, стремясь завоевать упрямого собеседника. С членами совета директоров этот прием всегда срабатывал. Возможно, я должна быть польщена, что против меня применили то же средство.
– Скорее всего, вы понимаете это лучше, чем кто бы то ни было, Кристина. Мы с вами обе усердные, работящие женщины-профессионалы. А мои дети… даже если они присутствовали на суде из корыстных побуждений, я их за это не виню.
Она ждет моей реакции, и я реагирую – стучу спинкой ножа снизу по столу. Она продолжает.
– Знаете, дети приезжали в суд затем, чтобы поддержать и вас. Особенно Лотти. Она всегда вас любила. С самой первой встречи. Вы ее помните? Помните, как она явилась на кухню, уселась ко мне на колени и слушала, как мы беседуем? Она сразу сказала мне, что вы очень хорошая. Я предложила вам работу в том числе и по этой причине. Мне было важно знать, что вы нравитесь детям.