Секретарь

Впрочем, представить можно и другое, вдруг подумал он. Меня завалило в шахте. Фонарь разбился. Поэтому темно. До поверхности — целый километр. И, в общем, я глубоко забрался. А Штессан подорвал динамит.

Выход один — на ощупь, по боковой штольне.

Мне хорошо досталось, и я не чувствую ни рук, ни ног, но вряд ли истекаю кровью. Метры даются с трудом, и я упорно считаю каждый.

Один, два, три…

Тьма дрогнула — где-то обрушилась порода, возможно, треснула крепь, лишь бы не впереди на пути.

Девять, десять…

Ни одной мысли, ни одной, кроме счёта. Семнадцать… Да, важно ползти упорно, ни на что постороннее не обращая внимания. Впрочем, и обращать-то не на что. Тьма, глухая невидимая порода. Тридцать восемь… Сорок пять…

Эх, затянуть бы песню, подходящую случаю. Рта нет, так мысленно. Иду один, по ночному городку… Шестьдесят… За спиною чей-то свист…

Не, не в кайф что-то «Иван кайф».

Вперёд. Вперёд. Или даже наклонно вверх. Камень под невидимыми руками. Он не чувствуется, но он есть. Я ползу. Меня оглушило, контузило, напрочь лишило осязания.

Девяносто четыре…

Главное — не останавливаться. Иначе можно не только сбиться со счета, можно вообще засомневаться в правильности движения. Или даже поползти обратно. Тогда всё, пишите письма, ваш Лёшка уполз к центру земли.

Ах, света бы чуть-чуть! Искорки! Отблеска! Крупицы!

А Штессан, наверное, сейчас кричит в штольню: «Лёшка, ты вообще живой?». Ух, он бы ему ответил! Если б мог.

Сто пятьдесят…

Сколько он там наметил? Тысячу? Это ж ни хрена себе ещё сколько ползти! В секунду ползущий человек преодолевает метр. В его случае пусть полметра. Вопрос: сколько времени понадобится этому человеку, чтобы выбраться на поверхность?

И не сосчитать! Мало ли в штольне Педро… тьфу, метров!

Сто семьдесят два…

Получается, тридцать метров в минуту. Это десять минут — триста метров. На километр уйдет минут сорок, если с небольшими перекурами.

Теперь узнать бы, когда я перекуриваю, а когда ползу. Загадка века! Темно. Вперёд, Лёшка, тебя ждут великие дела, цоги, Шикуак, хельманне и прочие прелести. Гейне-Александра плюнет тебе в лицо, если не доползёшь.

Двести!

Это где-то семь минут. Реального времени, интересно? Ни хрена не уложусь в норматив. Идёт бычок, качается… Не, ползёт бычок…

Жижа бы, наверное, не выдержал. Сам мне рассказывал, что боится закрытых пространств, а здесь самое оно. Штольня, просим любить и жаловать. Мне, конечно, тоже непривычно, но я-то не первый раз в ойме.

Чёрт, сколько там? Сбился. Двести восемнадцать, кажется. Двести двадцать точно не было. Или было? Нет, не было. Ладно, пусть двести семнадцать. Один метр выщелкнем из расчетов, потом сюрприз будет.

Весна! Постоянный насморк…

Тьма качнулась снова, и Лёшка на мгновение испытал ощущение воздушной ямы. Зараза! Что это было? Это меня сейчас обратно откинуло?

Хрен вам! Я считаю как прежде. Двести двадцать шесть, у меня записано, я вообще, знаете ли, секретарь, я ползу дальше…

Ползёшь ты, ага, прошептал вдруг внутренний голос, перенявший свистящее шипение человека, замерзшего в Замке-на-Краю. Мальчиш-ш-шка… Ни на что ты не годиш-шся. Ты уже выдохся, не так ли? Это не ойме вокруг тебя, это я вокруг тебя, Ш-шикуак…

Шикуак — с печки бряк, сказал ему Лёшка, и голос удивленно умолк. Видимо, с ним никогда так нахально не обращались.

На пятистах метрах Лёшка сделал небольшой привал, просто выключив мысленный отсчет. Как ни странно, это дало ощущение передышки. Ему даже представился острый выступ камня под лопаткой, низкий свод, цепляющий макушку, и лёгкий ток воздуха, проскальзывающий по волосам.

Темно. И треснуться нечем, чтоб хотя бы искры из глаз.

Бродишь так, бродишь во тьме, а тело сохнет, кишка липнет к кишке, и кто ты, что ты, сквир, панцир, уже не важно.

Ну уж фиг вам!

Лёшка, собравшись, снова пополз вперёд. Мысленно, физически, гипотетически или астрально пополз — это уж пусть разбирают те, кому делать нечего. Окажетесь в ойме и — милости просим — пишите, исследуйте, разбирайте.

Пятьсот один, пятьсот два…

Метры давались тяжелее, чем раньше. Подспудно холодила мысль, что он, возможно, не так всё понял про ойметрясение, может оно само по себе снаружи пришло и не было реакцией на его рассуждения. А показанные Штессаном (с умыслом, с умыслом!) солдаты на заставе как раз и умерли потому, что попались на свои же ложные выводы. И тоже ползли, брели, ходили по обманному кругу.

Не думать!

Ползёшь, Лёшка? Вот и ползи! У тебя приказ — тысяча метров, вот и будь добр. Никто же не сказал тебе, что будет легко. Штессан предупредил? Предупредил. В конце концов, обучение подразумевает стройную систему, поступательное движение от простого к сложному. Поэтому никто тебя не окунёт в то, с чем ты не в состоянии справиться.

Можешь — ползи.

Сначала, значит, было осознание самого себя. Это я прошёл, хотя, наверное, не самым лучшим способом. Далее — осознание конечности ойме, преодоление её. А что, логично. На третьем уроке будет уже инструментарий. Нет, какой вы умный, господин секретарь! Просто ума — палата! Штольня! А ползти не пробовали?

Пятьсот сорок два…