Секретарь

— У-у! Ему лет, знаешь ли, больше, чем тебе, — сказала тётя Вера. — Мы, давай уж, к нашим баранам.

Ответом ей было перехваченное ладонью бульканье. То бобры, блин, то бараны! Ага, все пусть выдохнут!

— Третья попытка, Алексей.

— Да-да.

Лёшка разогнулся и вытер мокрую от слюны ладонь о брючину. Весело! Тётя Вера откинулась на спинку стула, приобретая скучающий и томный вид.

— Я увидела, кем ты сейчас работаешь.

— Через руку?

— Да, рука не врёт.

— И?

Тётя Вера пристально посмотрела куда-то в район Лёшкиного горла.

— Ты работаешь… да, ты работаешь секретарём, — уверенно заявила она. — У кого-то не нашего. Здесь, рядом. Я угадала?

— Да. Но как же… — озадачился Лёшка. Он никак не ожидал стопроцентного попадания.

— Рука!

— И вы действительно через неё видите?

— Разумеется!

Секунды две-три тётя Вера еще держалась, потом рассмеялась.

— Алексей, господи, какой ты легковерный! Мне Ира по телефону рассказала, что ты устроился в особняк на Шевцова.

— А-а! — с облегчением сообразил Лёшка.

— У тебя ли-и-и…

Голос тёти Веры взял высокую ноту и оборвался.

Она неожиданно съёжилась, одно плечо вылезло выше другого, смуглые черты обострились, кожа собралась в резкие складки на лбу и у рта, сам рот приоткрылся. Тётя Вера зажмурила глаза, как-то трудно, с присвистом втянула воздух, и пальцы её правой руки по-птичьи вонзились в подлокотник.

Она застыла, не шевелясь, и Лёшка вспомнил Ромку.

В период семейного раздрая он мутузил и щипал его, пока брат не начинал реветь и пока на щеках его не начинали поблёскивать мокрые дорожки.

Получай! Получай! — шипел он.

С очередным замахом Ромка сжимался, ожидая нового удара, и лицо у него становилось таким же зажмуренным, как у тёти Веры сейчас.

Какой я был урод, подумал Лёшка.

Он вдруг почувствовал, как боль звучит в теле тёти Веры, как она напряжённой струной тонко звенит в сердце, и, словно оступившись, провалился в ойме.

Как в бездну.

Он не успел удивиться этому непонятному, спонтанному провалу за слой, а просто вынырнул у раковины и вслепую зашарил по лотку в поисках стакана.

— Алексей… ты где?

Слова тяжело давались тёте Вере. Они буквально протискивались сквозь сведённое судорогой горло.

— Здесь, — сказал Лёшка, отворачивая кран.

— Мне показалось… (свистящий вдох) ты исчез…

— Я — воды набрать.

Он поставил стакан перед женщиной.

— Спаси… бо.

— Надо что-нибудь? — спросил Лёшка.

— Нет, — выдохнула тётя Вера. — Отпускает.

Она чуть шевельнулась, оскалилась, пережидая, видимо, резкий всплеск боли, левой рукой поймала стакан в пальцы.

— Может, «скорую»?

— Нет. Это… это пройдёт.

Тётя Вера очень осторожно приподняла голову и нашла мутным взглядом Лёшку.

— Ты уж извини… что я так… испугала.

— Я видел вещи и пострашнее, — сказал Лёшка. — Хъёлинга видел.

Тётя Вера дрожащей рукой поднесла стакан к губам.

— Кого?

— Хъёлинга.

Тётя Вера мелкими глоточками ополовинила стакан. Бледность, напряжение медленно сходили с её лица. Часть складок на лбу пропала.

— Это откуда? Из игры?

— Ну, почти, — сказал Лёшка. — Но тварь мерзкая.

Он показал руками сплюснутую снизу и сверху голову. Передавая образ, выдавил челюсть вперёд.

— Думаю, мне до хъёлинга твоего далеко, — улыбнулась краешком губ тётя Вера.

Чуть наклонившись, она поставила стакан обратно на стол. Казалось, что она боялась разбиться, позволив себе движение с большей амплитудой.

— Может, всё-таки «скорую»? — снова спросил Лёшка.

Где-то внутри часть боли звенела и в нём.

— Нет, это… — тётя Вера нащупала затылком спинку стула. — Это когда внезапно — будто мир кончился. Обычно, нарастает… нарастает. Это привычно.

Она выдохнула.

— Вот, уже полегче. А то мерещится всякое. Ты иди, Лёша, нечего на меня тут смотреть. Я себя от этого… плохо чувствую. Иди.

— А вы? — спросил Лёшка.

— Выживу.

— Вы серьёзно?

— Ты не командира на поле боя бросаешь, — тётя Вера нашла в себе силы махнуть на Лёшку рукой. — Иди, ничего со мной не будет. А за перчаткой… За перчаткой послезавтра приходи, в это же время, а лучше вечером.

Лёшка вздрогнул, когда тётя Вера повторила: «Иди!» и поднялся.

— Я послезавтра — обязательно.

— Да, послезавтра.

Делать было нечего.

На деревянных ногах Лёшка вышел в прихожую, обулся и тихо прикрыл за собой дверь, оставляя тётю Веру в электрическом свете, в красно-черном и золотом времени, среди лоскутов, салфеток и бахромы, под присмотром двух лукавых статуэток. Только, понятно, от древнегреческих божков помощи ждать нечего.

Он пересёк коридор, и теперь уже возвращающийся с опустевшей банкой здешний обитатель беспрекословно уступил ему дорогу.

Правда, Лёшка этого не заметил. Он подумал, что, если тётя Вера умрёт, то косвенно будет в этом виноват. Искажённое болью лицо так и стояло перед глазами.

И что делать? Может, подняться при помощи ойме и заглянуть в окно, как она там? Или вернуться, словно что-то забыл?

Лёшка спустился к выходу из подъезда, развернулся, помедлил и, достав телефон, всё же вышел на улицу.

— Мам, привет, — сказал он, когда гудки в трубке сменились усталым материнским «Да, Лёша». — Я к тёте Вере сходил, перчатки отнёс.

— Наконец-то.