Секретная династия

16. «Стр. 138. Молодой Пулавский был в связи с женою старого казанского губернатора».

Пушкин знал, что царь вообще интересуется подобными деталями, к тому же речь шла о военнопленном поляке, жившем в Казани и переметнувшемся к Пугачеву.

77. «Стр. 145. В Саранске архимандрит Александр принял Пугачева со крестом и евангелием и во время молебствия на ектинии упомянул государыню Устинию Петровну. Архимандрит предан был гражданскому суду в Казани. 13 октября 1774 года, в полдень, приведен он был в оковах в собор. Его повели в алтарь и возложили на него полное облачение. Солдаты с примкнутыми штыками стояли у северных дверей. Протопоп и протодиакон поставили его посреди церкви во всем облачении и в оковах. После обедни был он выведен на площадь; ему прочли его вины. После того сняли с него ризы, обрезали волосы и бороду, надели мужицкий армяк и сослали на вечное заточение. Народ был в ужасе и жалел о преступнике. В указе велено было вывести Александра в одежде монашеской. Но Потемкин (Павел Сергеевич) отступил от сего, для большего эффекта».

Ошибочно написанное Пушкиным в первой строке слово «архиерей» перечеркнуто карандашом, сверху рукою П. И. Миллера карандашом написано «архимандрит».

Легко заметить, что большая часть этого отрывка посвящена не преступлению архимандрита Александра, а описанию издевательского обряда расстрижения. Противопоставлен «большой эффект», к которому стремился Павел Потемкин, и другой эффект, им достигнутый («народ был в ужасе и жалел о преступнике»). Пушкин, конечно, видел во всем этом подтверждение своих излюбленных мыслей о роли духовенства, которое «до Феофана[318] было достойно уважения», а затем «отстало» (из письма к Чаадаеву 19 октября 1836 г. П. XVI. 172). Полагая, что духовенство не может в его нынешнем виде помочь просвещению, и отмечая его раболепство, Пушкин еще решительнее высказался в черновике того же письма к Чаадаеву: «Духовенство [...] не принадлежит к хорошему обществу. Оно не хочет быть народом. Наши государи сочли удобным оставить его там, где они его нашли» (П. XVI. 261).

«Солдаты с примкнутыми штыками», стоящие у дверей алтаря, архимандрит в оковах — все это вызывает у Пушкина чувства, известные нам по стихотворению «Мирская власть» (именно так можно было бы «озаглавить» и семнадцатое примечание):

Но у подножия теперь креста честного,
Как будто у крыльца правителя градского,
Мы зрим поставленных на место жен святых
В ружье и киверах двух грозных часовых...

Замечание об архимандрите вызвало карандашную отметку.

18. «Стр. 157. Настоящая причина, по которой Румянцев не захотел отпустить Суворова, была зависть, которую питал он к Бибикову, как вообще ко всем людям, коих соперничество казалось ему опасным».

В черновике после этих строк было еще: «Вместо Суворова прислал он Щербатова. Императрица Екатерина не любила Румянцева за его низкий характер» (П. IX. 479). В конце концов Пушкин снял столь категорическое суждение о герое Ларги и Кагула, тем более что предыдущие строки и без того были достаточно красноречивы.

Любопытно, что зависть Румянцева противопоставлена в этом случае бескорыстию Бибикова, чей образ Пушкин идеализирует, возможно, намеренно.

Замечание отчеркнуто.