Секретные окна

Я не читаю лекций, потому что не знаю, как это делается, и не толкаю речей, потому что совсем этого не умею. Я просто открываю рот и начинаю болтать. Видите ли, я работал учителем в старшей школе, а школьные учителя, они как собаки Павлова. Звенит звонок на урок, и у тебя включается условный рефлекс: ты говоришь, говоришь, говоришь и затыкаешься только со звонком с урока. Вполне вероятно, что мы просидим здесь всю ночь, если никто не догадается позвонить в колокольчик.

Но мне хотелось бы рассказать пару историй о книгах, содержащих сомнительный материал или же материал, который некоторые считают сомнительным.

Первый случай произошел после выхода в свет «Жребия Салема», хорошо принятого членами моей семьи и мало кем еще. Это было как раз перед тем, как на экран вышел фильм «Кэрри», после чего мое имя, можно сказать, прогремело на всю страну. Меня пригласили в женский читательский клуб в западном Мэне, где я какое-то время болтал сообразно своему учительскому рефлексу, а потом попросил задавать вопросы. Поднялась пожилая дама лет шестидесяти пяти или почти восьмисот и сказала: «Знаете, мне понравилась ваша история, но не понравилась нецензурная лексика. Не понимаю, зачем выражаться так грубо, когда пишешь такую хорошую историю».

Я ответил: «Взгляните на это с такой точки зрения: представьте, как говорят между собой мужчины в очереди в парикмахерскую в субботу утром».

Она сказала: «Я была в парикмахерской в субботу утром и ничего такого не слышала».

Я ответил: «Мадам, я описывал ту субботу, когда вас там не было».

Я написал много историй об отчаявшихся людях в отчаянных ситуациях. Вот представьте себе: человек что-то мастерит у себя в гараже. Он там один, рядом никого нет. Он бьет молотком по гвоздю и попадает себе по пальцу. Во все стороны брызжет кровь. И что человек скажет в такой ситуации? «Экий я, право, неловкий»? Подумайте сами! Иными словами, я имею в виду, что писателю следует говорить правду. Фрэнк Норрис, автор «Омута», «Мактига» и других натуралистических романов, которые были запрещены, однажды сказал: «Я ничего не боюсь и ни за что не извиняюсь, потому что я знаю, что не солгал ни единым словом. Я не раболепствовал, не пресмыкался. Я говорил правду». И мне кажется, что литература всегда должна говорить людям правду; по-настоящему нравственная литература – это правда, запрятанная в вымысел. Вымысел – это не ложь. Если ты лжешь в своих книгах, значит, ты безнравственный человек и тебе нечего делать в литературе.

Вторая история о запрещенных книгах. Несколько лет назад я работал над сценарием «Калейдоскопа ужасов». Когда фильм монтировался, в школах Питсбурга случился скандал. Какой-то парнишка писал реферат о сталелитейной промышленности и взял в школьной библиотеке книгу Стадса Теркела «Работа».

Как работает сам Теркел: он сидит в баре, где собираются рабочие после смены, кладет на стол включенный диктофон и не задает никаких вопросов – просто слушает, что они говорят о работе. И, конечно, рабочие-сталевары, как и тот человек в гараже, заехавший себе молотком по пальцу, не изъясняются в стилистике «Экий я, право, неловкий». Они изъясняются так же, как мужчины в очереди в парикмахерскую в то субботнее утро, когда там нет пожилой дамы… и все эти слова вошли в книгу.

Мама мальчика обнаружила книгу, прочитала ее и пришла в ужас от некоторых выражений. Там были слова, рифмующиеся со словом «жуй» и рифмующиеся со словом… ладно, не будем уточнять. Все знают эти слова. Джордж Карлин относит их к списку из семи слов, которых нельзя произносить в телевизионном эфире.

Мама мальчика пришла в ужас и потребовала, чтобы книгу изъяли из всех питсбургских школьных библиотек, потому что подросткам вредно читать подобные книги. Если подросток увидит такие слова, у него лопнут глаза. Может быть, он возбудится и помчится насиловать женщин, детей, дикобразов и прочих зверюшек – кто знает?

Вы сами знаете, как впечатлительны и восприимчивы подростки. Им нельзя доверять; они совершенно никчемные существа, которые не прислушиваются к мнению родителей, а слушают только своих друзей – дайте им добрые, хорошие книжки, и они вырастут в ответственных взрослых людей, способных взаимодействовать с миром.

Дело дошло до попечительского совета, и после продолжительного обсуждения «Работу» и вправду на время изъяли из питсбургских школьных библиотек.

Но вот в чем прелесть этой истории: когда тот парнишка, писавший реферат, взял книгу в библиотеке, на читательской карточке стояла только одна фамилия – его собственная. Книга числилась в библиотеке три года, и никто про нее не спрашивал. К тому времени, когда попечительский совет постановил изъять книгу, на читательской карточке стояло уже шестьдесят три фамилии.