Секретные окна

Клегг – безумен, Миранда Грей – его безумие, а хочет он ее включить в коллекцию как перламутровку. Ему только не хватает практических средств, чтобы эту навязчивую фантазию воплотить в реальность… и эти средства появляются у него за счет крупного выигрыша в британском футбольном тотализаторе. Как только Клеггу приходит чек на 73 091 фунт, он начинает подготовку к «коллекционированию» девушки своей мечты. «С деньгами все можно, никаких проблем», – рассуждает он. Похищение? Не для Клегга, у которого механизмы отрицания внедрены даже еще глубже, чем его одержимость. Миранду он снова и снова называет «моя гостья».

Он покупает старый коттедж в Суссексе возле города Луиса и оборудует в подвале тюрьму («гостевые комнаты» на его языке). Закончив приготовления – в том числе поставив новую дверь с тяжелыми замками (чтобы «гостья» не вздумала уйти до тех пор, пока «хозяин» не будет готов ее отпустить), – Клегг покупает фургон и выжидает своего шанса. Его планы по захвату Миранды просты, но вполне реальны – взяты прямо из опыта ловли бабочек. «Собирался использовать хлороформ – я раньше уже пользовался им, чтобы усыплять бабочек».

Все получается волшебно. Он затыкает Миранде рот и нос тряпкой, сует ее в фургон, едет в Суссекс, и она, проснувшись, оказывается самой запуганной и самой невольной гостьей во всей современной английской литературе.

Я вам испортил удовольствие, рассказав все наперед? Не больше, чем созерцание декораций портит удовольствие от спектакля после поднятия занавеса. Это именно то, что я вам показал, и это все, что я вам показал: декорации, поставленные Фаулзом, ситуационный маятник, который он создал между двумя поразительно разными персонажами – единственными в романе.

К тридцатой странице читатель сидит на крючке. Фаулз полностью занимает наше внимание, наши эмоции, он играет на них с какой-то жестокой брутальностью, которой те из нас, что саспенсом зарабатывают на жизнь, могут только восхищаться. Мы всецело на стороне Миранды и к середине романа надеемся, что она убежит, а еще нам хотелось бы посмотреть, как она убьет Клегга, которого совершенно справедливо называет Калибаном. И нам хотелось бы, чтобы она это сделала медленно и мучительно, если это вообще возможно. Приятно было бы слышать, как этот гад вопит (вот тебе и постоянный читатель – незаинтересованный наблюдатель конкретного среза человеческой комедии). Мы стонем от досады, когда Миранда 25 октября пишет в дневнике: «Если смотреть правде в глаза, я просто физически не могу причинить человеку боль. Если бы даже К. подошел и сам подал мне кочергу и опустился на колени, я не смогла бы его ударить». И когда через месяц она пишет: «…постараюсь его убить. И могла бы. Не задумываясь. Ни на секунду», – мы приветствуем ее продвижение к эмоциональному ландшафту, в котором Грязный Гарри чувствовал бы себя как дома.

И точно так же мы очень скоро начинаем ненавидеть Клегга-Калибана – самодовольного, педантичного, задиристого и жутковато инертного в своих убеждениях и маниях. Но что нам, вероятно, больше всего в нем ненавистно – унылая неприязнь и циническая пассивность. Он редко испытывает удовольствие; те немногие случаи, когда мы видим Клегга в хорошем настроении, – это когда Миранда спит или без сознания. Его мнение о Лондоне лучше всего характеризует направление его мыслей и чувств:

На мой взгляд, весь Лондон рассчитан только на тех, кто окончил частную школу или умеет делать вид, что там учился, а если у тебя ни пижонских манер, ни барского тона нет, то и рассчитывать не на что. Я, конечно, про богатый Лондон говорю, про Уэст-Энд.

Для Клегга мир, подобно Галлии Цезаря, делится на три части: Миранда, он сам и все прочие, не заслуживающие доверия люди, которые говорят жеманными голосами.

Клегг глубоко ущербен в сексуальном смысле: удовольствие получает от журналов с названием вроде «Туфельки» («с очень интересными фотографиями; в основном женские ноги, в разных туфельках, а на некоторых снимках во весь рост девушки в туфельках, и больше ничего на них, иногда только туфельки и поясок. Очень необычные снимки – настоящее искусство»), – а с настоящими женщинами он импотент. О разнице между фотографиями и настоящей живой девушкой вроде Миранды Клегг говорит: «Эти фотографии […] я на них иногда смотрел. С ними-то мне не надо было торопиться. И они мне не дерзили. Так что я все мог. Этого она так никогда и не узнала». А потом, опять одурманив Миранду хлороформом, раздев ее и снова сделав фотографии, Клегг нам говорит, что особенно любит те, где сильно кадрировал изображение… отрезая ему голову и оставляя безымянный ландшафт женского тела.

Он лжец, полный жалости к себе, всегда себя оправдывает, и одержим тем глубоким эгоизмом, который бывает единственным имуществом пораженного бредом разума.