Селестина

О, я несчастный! Как приятны мне одиночество, мрак и тишина! Не знаю, отчего — оттого ли, что я совершил вероломство, покинув еще до рассвета любимую мою госпожу, или же оттого, что скорблю о своем бесчестии. Да, да, это так! Рана болит теперь, когда она остыла; те­перь, когда охладела кровь, что кипела вчера, — теперь только я вижу упадок моего рода, гибель моего имуще­ства, позор, который обрушился на меня из-за смерти слуг. Как же я поступил? Отчего медлил? Отчего я стерпел обиду и не явился сразу, оскорбленный, разгневанный, неистовый мститель за явную несправедливость? О, ни­чтожная сладость нашей кратчайшей жизни! Ужели, жизнь, ты так желанна? Ужели кто предпочтет мгновен­ной смерти год позорной жизни и, продлив ее ценой стыда, погубит добрую славу минувших лет? К тому же нет уве­ренности ни в одном часе, ни в одном мгновении. Все мы в бессрочном долгу, всем нам грозит внезапная расплата. Почему же я не пошел хотя бы узнать тайную причину моей явной гибели? О недолгое земное блаженство! Как кратковременны и дороги твои радости! Да, раскаяние обходится дешевле. О, я горемычный! Как восстановить столь великую потерю? Как поступить? На что решиться? Кому рассказать о своей утрате? Почему я скрыл ее от других моих слуг и родных? Говорят: «В суде меня общи­пали, а дома и не знали». Надо бы выйти на улицу. Но что сказать? Что был дома? Поздно. Что уезжал? Рано. А чтобы разыскать старых слуг и друзей, родных и близ­ких, раздобыть оружие и другие средства для мести, мне потребуется время.

О жестокий судья! Так-то заплатил ты за хлеб, съеден­ный в доме моего отца! А я думал, что, пользуясь твоим расположением, могу убить хоть тысячу человек и не страшиться наказания! О низкий лжец, гонитель правды, подлый человек! О тебе сказано: честных людей не на­шлось — сделали его алькальдом[55]. Вспомни, что ты и твои жертвы были товарищами; ведь ты служил моим предкам, а Семпронио и Пармено — мне; но «стал негодяй богачом, ему и родные нипочем». Кто бы подумал, что тебе было суждено погубить меня? Нет ничего опаснее, чем неждан­ный враг. Неужели ты хочешь, чтобы про тебя говорили: «Из лесу вышел и лес поджег», «Я ворона вырастил, а он мне глаза выклевал»? Ты совершил преступление против общества, а слуг моих казнил за преступление против частного лица. Но знай, что их преступление меньше тво­его, и наказание должно быть меньше. Так сказано в афин­ских законах, а они начертаны не кровью, — напротив, они гласят, что лучше пощадить преступника, нежели осудить невиновного. О, сколь опасно защищать праведное дело пе­ред неправедным судьей, а тем более проступок моих слуг, где все-таки вина налицо. Но помни, если твой суд непра­вый, есть еще справедливость на небе и на земле, и ты предстанешь пред богом и королем как преступник и мой злейший враг. Разве двое должны отвечать за то, что со­вершил один? За что ты убил их? Но с кем и что я го­ворю? В своем ли я уме? Что с тобой, Калисто? Грезил ты, спал или бодрствовал? Встал или лежишь? Смотри, ты у себя в комнате. Разве не видишь, что твоего обидчика здесь нет? С кем же ты беседовал? Очнись! Вспомни, что отсутствующий не может оправдаться. Выслушай обе сто­роны, раньше чем выносить приговор. Разве ты не знаешь, что надо вершить суд невзирая на дружбу, родство и бли­зость? Разве тебе не известно, что закон должен быть равным для всех? Вспомни: Ромул, основатель Рима, убил собственного брата, когда тот преступил закон; Торкват Римский[56] убил своего сына, когда тот нарушил постанов­ления трибунов. Многие поступали так же. Будь этот судья здесь, он возразил бы, что преступник и подстрека­тель подлежат равной каре; вот он и казнил обоих за вину одного; да, он поспешил с казнью, ибо преступление явно и нет нужды в многочисленных уликах, — ведь убийц схватили на месте преступления, да к тому же один из них уже разбился насмерть. Возможно также, что эта слезливая девчонка, которая жила у Селестины, смягчила судью своими рыданиями, и он велел совершить казнь рано утром, чтобы не поднимать шума, не позорить меня и не дожидаться, пока все проснутся и услышат глашатая, что было бы для меня великим бесчестьем. Ведь без па­лача и глашатая при казни не обойтись. А в таком случае, я еще в долгу перед судьей и до конца жизни буду ему обязан не как слуге моего отца, а как родному брату. Если же все это не так и нельзя истолковать в лучшую сторону то, что случилось, вспомни, Калисто, о пережитых восторгах. Вспомни о возлюбленной и о своем счастье. Ведь для нее ты не пожалел бы жизни. И ты не должен скорбеть о гибели других, ибо никакая скорбь не сравнит­ся с испытанным тобою наслаждением.