Село милосердия

Поповьянц, возможно, и решился бы на откровенный разговор, но впереди сквозь сетку дождя уже проглянули крайние хаты. Колонна сразу оживилась. Чувствуя конец пути, и люди, и лошади заторопились. Времени на объяснение не осталось, и Рафаэль мысленно отмахнулся: будь что будет…

Моряк встретил обоз у школы. Распорядившись, как и где разместить раненых, он подошел к Поповьянцу, крепко тряхнул руку.

— Заждался я вас, дорогие ребята, — неожиданно нежная интонация выдала истинные чувства Гришмановского. Окинув Сару цепким взглядом, он улыбнулся и галантно произнес: — Рад познакомиться с вами, Лидия.

— Я тоже рада, — отозвалась Сара. И оттого, должно быть, что она, оказавшись в окружении своих, потеряла бдительность, буква «р» прозвучала с заметной картавинкой.

Гришмановский пристально поглядел на девушку. Она смутилась.

— А вы знаете, Лида, — поспешил Гришмановский на выручку, — я в детстве тоже ужасно картавил. Потом попался хороший логопед. Дефект речи исправить несложно. И вообще его может никто не заметить, если помалкивать.

Он давал ей тот же совет, что и Рафаэль. Сара посмотрела на моряка с благодарностью.

— Я постараюсь… помалкивать, — тихо сказала она.

— Вот и отлично, — удовлетворенно заметил Гришмановский и, подозвав распоряжавшуюся возле школы Горунович, познакомил ее с вновь прибывшими.

Евдокия Степановна Поповьянцу понравилась. Миловидная, белокурая, синеглазая, она, оказавшись в обществе двух врачей, держалась несколько стесненно и в то же время по-деревенски радушно. Горунович тотчас предложила Поповьянцу и Бумагиной поселиться у нее: места хватит, есть свободная комната с большой кроватью.

— Как, вместе? — удивленно спросила Сара, выдав себя с головой.

Горунович поспешно заверила, что она со своим мужем жить будет, конечно, отдельно. А по тонким губам Гришма-

новского скользнула усмешка, но он ее тут же подавил, сделав вид, что ничего не заметил.

— Вы не поняли, Лида, — пояснил Гришмановский, выразительно глядя на нее. — Для вас с мужем, — последнее слово моряк произнес с ударением, — Евдокия Степановна выделяет отдельное помещение, где никто не будет мешать…

Краска снова залила лицо девушки. На сей раз она промолчала и вслед за Поповьянцем двинулась к дому Горунович. Когда их оставили вдвоем, Поповьянц упавшим голосом сказал:

— Извини, ради Бога. Иначе я не мог тебя защитить.

— Не оправдывайся, пожалуйста, — остановила его Сара. — Надо было просто предупредить. А этот… Афанасий Васильевич проницательный мужик.

В дверь заглянула девушка. Ее блестящие карие глаза смотрели испуганно.

— Вы будете лекаря? Прощенья просим. Там один солдатик, сдается, помирает…

— Иду. А ты кто?

Дивчина, стоявшая на пороге, была рослой, крепкой, с горделивой осанкой.

— Ольгой Кирилловной зовут. Сандружинницы мы. Навроде медсестер.

— Солидный ты человек, Кирилловна, — улыбнулся Поповьянц, надевая оставленную Горунович рубашку.

— А мне иначе нельзя. Бригадиром я была до войны.

— Ну тогда другое дело, — развел руками Рафаэль и поглядел на Сару. Глаза его впервые за сегодняшний день повеселели. — Пойдем, что ли, с Ольгой Кирилловной?

— Разумеется. Теперь я не только твоя… операционная сестра, — спешно построила фразу Сара, и оба поняли, что неловкости больше не будет.

— А вы, Ольга Кирилловна, не согласитесь быть процедурной сестрой?

— Ой, что вы! Я не умею…

— Не отказывайся, Оля, — сказала Сара, обнимая девушку за плечи. — Доктор Поповьянц набирает штат Кучаковского госпиталя. Небольшая подготовка у тебя есть. Остальному научим. Практика, как ты понимаешь, у нас будет обширная.

Раненый, о котором шла речь, лежал в каменном здании школы возле окна и уже не стонал, а хрипел. Глаза закрыты, дыхание тяжелое, прерывистое. На щеках багровые пятна.

Поповьянц снял с ноги повязку, машинально отметив, что наложение шины сделано не совсем грамотно: в местах костных выступов не было положенных в таких случаях ватных прокладок. Ранение было осколочным. Бедро сильно отекло, кожа стала синюшной.

Сзади подошел Гришмановский, заглянул через плечо и все понял.

«Газовая гангрена, — подумал Поповьянц, — ногу не спасти». Он поднялся с колен и, взяв моряка под руку, увлек в сторону.

— Надо оперировать, — сказал тихо, — иначе… — Он не продолжил фразы, но и без слов все было понятно.

— А чем? Ни пилки, ни скальпеля, ни шелка…

Неуверенность, прозвучавшая в словах Гришмановского, задела горячего по натуре Поповьянца. Вскинув голову, он в упор посмотрел на собеседника. Конечно, ему не так много лет, но кое в чем он давно научился разбираться.

Моряк взгляда не отвел. Глубоко посаженные глаза его сощурились и стали серыми, точно их присыпали пеплом.

— Вы что-то хотели возразить, коллега? — спросил он.

— Я хотел сказать, что для операций действительно нужны соответствующие условия и хотя бы минимальный набор хирургических инструментов.

— А если нет ни того, ни другого? — ехидно спросил Гришмановский.