Сельский врач

Грушко нахмурился. Этот план был составлен вдумчиво, с учетом всех сторон жизни колхозного села, и приезжавший на днях секретарь райкома похвально отозвался о нем.

— Вы не точно выражаетесь, Василий Сергеевич. И уборочная, и заготовка кормов, и подъем зяби — все это в конце концов не для Ильи-пророка, а для человека, — убежденно отвечал Грушко.

— Может быть. Может быть, я не умею смотреть вперед, но если сегодня отправил девушку в больницу с осложненной травмой, если на току, где гудят машины, нет метра бинта, клочка ваты, капли йода, пузырька с нашатырным спиртом, то мне, врачу, кажется, что колхоз плохо подготовился к уборочной, что председатель колхоза, секретарь партийной организации и мы, коммунисты, отнеслись к этому делу не по-партийному, бюрократически!

Всегда спокойный и рассудительный Грушко сейчас вспылил:

— Что же вы раньше молчали? Почему не выступили на партийном собрании?

— А вспомните повестки дня наших собраний: отчет агронома, готовность техники, надои молока. А почему не поставить отчет врача? Вы, Тихон Иванович, десять лет секретарем. Но хоть единожды за это время докладывал коммунистам врач о своей работе, о своих нуждах? Я с уверенностью говорю — не было такого случая! А почему?

Их дальнейшему разговору помешали подошедшие Тобольцев и Антонов. Увидев в руках доктора картонную коробку аптечки, Тобольцев улыбнулся и с удовлетворением проговорил:

— А вы, доктор, оказывается, человек оперативный. Аптечка появилась. Очень хорошо.

— Представьте себе, неплохо, — сдержанно ответил Василий. — Оберегаю колхозную кассу от лишних затрат, потому что, как говорит пословица, скупой богач беднее нищего. Получите аптечку. Не беспокойтесь, платить не придется. На свое жалованье купил.

Тобольцев сурово сдвинул густые темные брови, исподлобья взглянул на доктора.

— Я подачек не принимаю, — с достоинством сказал он.

— Не вам лично даю, а для тех, чье здоровье в грош не цените.

— А вы попробуйте у них спросить, они вам ответят, — кивнул Тобольцев головою в сторону работавших на току.

— Я в этом сам успел убедиться! — вспылил Василий, позабыв прислушаться к тому осторожному голосу благоразумия. Сейчас ему было не до осторожности. Он понимал, что не имеет права сдаваться, не имеет права даже на вершок отступить.

— Вы слишком заносчивы, доктор, — вмешался Антонов. — Это же нахальство обвинять председателя колхоза в несуществующих грехах.

— Не груби, Дмитрий, — остановил его Грушко.

— Не я, доктор грубит.

— Доктор требует и правильно делает, — ответил Грушко и обратился к Тобольцеву. — Неужели правда? Неужели ты действительно пожалел денег на аптечки?

Тобольцев отмахнулся.

— Доктор наговорит семь верст до небес и все лесом.

— Я сегодня скажу на партийном собрании, пусть решат коммунисты, — заявил Василий и пошел искать удобное место для аптечки.

…Перед вечером Тобольцев сказал дочери, чтобы она собиралась ехать домой: сегодня партийное собрание.

— Поедемте с нами, — предложила она Василию. Когда они вместе подошли к председательской машине, где уже сидел Антонов, Тобольцев нахмурился, неодобрительно покосился на дочь и резко хлопнул дверцей.

— Поезжайте сами!

— А ты, папа? — удивленно спросила Татьяна.

— Я потом с Грушко приеду.

Василий хотел было отказаться от машины и пешком уйти в Федоровку. Нынешняя неожиданная ссора с Тобольцевым омрачила его, и он уже в который раз в мыслях нещадно бранил себя за горячность, за то, что не умеет ладить с людьми.

— Дмитрий, ты все-таки начальство, садись рядом с шофером, — весело предложила Татьяна.

— Уступаю тебе начальственное место, — сердито пробормотал Антонов. Он был зол на Татьяну зато, что она пригласила доктора в машину, что она все чаще и чаще говорила о нем, восхищаясь его какими-то способностями, даже врачебный талант успела обнаружить…

За то короткое время, пока они ехали от тока до села, Татьяна говорила только с доктором, будто его, Антонова, и не было в машине.

— А теперь, Василий Сергеевич, посмотрите — облако похоже на льва с косматой гривой.

— Да, да, очень похоже, — подтверждал доктор. — А вы обратите внимание на солнце, оно тучкой скрыто, и какой чудесный веер лучей…

— Веер? Нет, Василий Сергеевич. Мне кажется, будто со всех сторон кто-то воткнул в тучку огромные кинжалы…

Антонов слушал, и по интонациям голоса Татьяны угадывал, что в этот пустой разговор о тучках она вкладывала тот едва уловимый смысл, который понятен только любящей душе, и ему вдруг показалось, что не в тучку вонзились кинжалы, а в его, Антонова, сердце…

5

Ивановна уже в который раз приглашала внучку ужинать, но та делала вид, будто очень занята книгой и приглашения не слышит.

— Вставать завтра тебе рано, Иринушка, себя побереги, здоровье побереги, — ворчала заботливая бабушка.

— И что ты о здоровье моем беспокоишься, у нас теперь свой доктор, полечит, — отшучивалась Иринка.

— Доктор-то сам себя не бережет, как с ночи уехал, так до сих пор не возвращается.