Сельский врач

Иринка взглянула на часы. Был уже поздний вечер, а Василий Сергеевич снова где-то задерживался. Она специально медлила с ужином, потому что нравилось ей садиться за стол вместе с Василием Сергеевичем, нравилось спорить с ним и слушать его. Даже самые, казалось бы, обыденные вещи он рассказывал так интересно, что она готова была часами не выходить из-за стола и слушать, слушать…

Под окнами останавливались девчата, стучали в стекла, приглашая Иринку на улицу, к колхозным амбарам, где летними вечерами собиралась молодежь с гармошкой. Нынче Иринка отказывалась.

— Уж не прихворнула ли ты, — встревожилась бабушка.

— Да нет же, бабушка, нет, здорова, — с раздражением отвечала она, прислушиваясь к каждому шороху за окном, и вдруг послышался тихий скрип калитки, потом знакомые шаги по ступенькам крыльца.

«Идет», — радостно промелькнуло в голове Иринки. Она снова уткнулась в книжку.

— Наконец-то, — вздохнула Ивановна, когда квартирант переступил порог. — А то Иринушка совсем заждалась, не ужинала.

— Кто? Я? И вовсе не ждала я, — вспыхнула девушка. — Я просто книгу интересную читала.

— И так долго? А детское время уже давно кончилось, — с улыбкой проговорил Василий.

— И что это вы с детским временем! — разозлилась Иринка. В самом деле — возмутительно! Почему он считает ее ребенком? Какое он имеет право? Ей уже восемнадцатый год, она работает на току вместе со всеми и трудодней у нее, например, столько же, сколько у Татьяны Семеновны… И вообще она может не разговаривать с ним и даже за стол вместе не сядет…

Но утром, как только за стенкой послышался его голос: «Иринка, подъем! Пора на реку умываться!» — она позабыла вчерашние обиды и, быстро вскочив с постели, свежая и радостная, побежала с ним к реке.

Ивановна сперва неодобрительно ворчала на квартиранта и внучку, вот, дескать, взрослые люди, а бегают по утрам, ровно маленькие, дома им воды не хватает… А потом она стала замечать, что после утренних проминок внучка и ест лучше и похорошела она.

«Значит, на пользу», — думали хозяйка. Вот только беда с Василием Сергеевичем — он то поздно возвращался из больницы, то долго засиживался над книгами, а иногда по ночам вызывали. Ему поспать бы утречком, а он вскакивает, как заводной, и на речку.

— Василий Сергеевич, догоняйте! — задорно крикнула Иринка и припустилась через огород по тропинке, сбивая серебристые капельки росы с картофельной ботвы.

Заметив как-то подобное состязание в беге, Борис Михайлович осуждающе покачал головою и подумал:

«Эх, Донцов, Донцов, мальчишка ты, и только… Твое ли дело бегать на виду у народа, авторитет врача теряешь…».

Он по-дружески хотел было пожурить Донцова, дескать, не забывай, что ты представитель сельской интеллигенции, что за тобой следят внимательно глаза людей, которые все видят и все примечают.

Узнав о намерении мужа, Лариса Федоровна резонно посоветовала:

— А ты не очень-то заботься об авторитете Донцова, больше на себя поглядывай.

И Борис Михайлович смекнул; в словах жены, как всегда, была доля полезной правды.

В это утро Василий встретил на берегу Антонова. Несмотря на заметную свежесть, тот уже успел выкупаться и сейчас вытирал мохнатым полотенцем упругое мускулистое тело.

«Здоровяк», — восхищался им Василий.

— Доброе утро, Дмитрий Дмитриевич! — радостно приветствовал он сельского председателя.

— Здравствуйте, доктор, — угрюмо отозвался тот.

— Как водичка сегодня?

— Мокрая.

— А температура?

— Попробуйте.

Иринка с берега бросилась в реку.

— Ой, холоднющая какая! — закричала она.

— Смотрите, как бы ваша молодая хозяйка не утонула, — сквозь зубы процедил Антонов.

Василий перебросил полотенце с одного плеча на второе и тихо спросил:

— Дмитрий Дмитриевич, вы чем-то расстроены?

Антонов пристально посмотрел в глаза доктору и туго, будто навечно, затягивая брючной ремень, хмуро ответил:

— Вы, доктор, ничего не знаете. Я с детства люблю Таню, понимаете — с детства. Да что там говорить, разве поймете вы, — он безнадежно махнул рукой, шагнул от реки, но остановился и через плечо добавил уверенно: — Между прочим, напрасно стараетесь, доктор, она вашей никогда не будет, — и зашагал прочь.

— Василий Сергеевич, да скорей же, скорей! — звала Иринка. — Вода теперь теплая…

А он стоял на берегу, не слыша девичьего зова, и в ушах еще продолжали звучать слова Антонова: «Я с детства люблю Таню, понимаете, с детства…». Василию стало не по себе. Как нескладно все получается, нескладно и скверно. В самом деле, имеет ли он право так грубо вмешиваться в чужую жизнь, в чужую любовь? Не лучше ли отойти, заглушив навсегда свое разгорающееся чувство?