Сельский врач

— Не пугайте собраниями, товарищ Лапин! За невыполнение назначения вы можете наказать медсестру, но ее светлое чувство не троньте! Вам никто на это не дал права! Не бойся, Вера, — обратилась к подруге Юлия и, пожав ей руку, вышла из кабинета.

Вот тебе и Галкина! Борис Михайлович оторопело смотрел на дверь, за которой скрылась Юлия.

«Распускаться начинают… Нужно в руки взять их, пока не поздно. Да, да, в крепкие руки», — с гневом думал он.

3

На перевязочном столе Клыков говорил:

— Правильно, Василий Сергеевич, раздраконили вы этого Бродского в газете, очень даже правильно, потому как паразит он форменный. А я, дурак набитый, верил ему. Придет он, бывало, и причитает надо мной, как над покойником. Вот, мол, до чего довели тебя врачи, вот, мол, какая у тебя болезнь тяжелая. Да не слушай ты, говорит, врачей, потому что все они обманщики.

— А может, и правда обманщики? — с лукавой улыбкой спросил Василий, снимая пинцетом салфетку с больной голени Клыкова.

— Да что вы такое говорите, Василий Сергеевич, — смутился тот. — Ну погорячился, когда зашли вы ко мне первый раз. А потом Бродский сбивал с толку. Ты, говорит, врачам не верь, а на меня не обижайся, если я тебе правду-матку резать буду. Болезнь у тебя, говорит, сурьезная, и лечить ее нужно долго. Если хочешь, могу, говорит, излечить. А кому ж не охота вылечиться. Ну и пошел он поить меня всякой дрянью несусветной да вонючие пластыри к ноге прикладывать. А я ему за такое лечение вредительское да за «правду-матку» пару овец, годовалую телку, а денег сколько передавал — не сосчитать, пожалуй. Теперь понял, брехал он, что цепной кобель на луну…

Некоторое время Клыков молча наблюдал, как Луговская ловко бинтовала его ногу, а потом осторожно спросил:

— А что, Василий Сергеевич, скоро уже заживет у меня? Вы только правду мне скажите…

Вот тебе и раз! Каждый день Василий толковал ему, что все идет нормально, что положение улучшается, и ему казалось, что пациент твердо верит и слова доктора не берет под сомнение. И вдруг опять это «только правду скажите…». Василий уже замечал, что больные зачастую с вежливой внимательностью, даже с некоторой долей любезного снисхождения слушают пояснения врача, как что-то неизбежное, без чего, к сожалению, не обойтись, а в глазах у них можно прочесть: «Вы очень хорошо говорили, доктор, ваши слова понравились, а теперь скажите правду…». Больному человеку почему-то часто кажется: врач не договаривает, скрывает что-то, и это «что-то» не дает ему покоя.

Вот и Клыков тоже… К доктору Донцову он относился с благодарной доверчивостью и всегда говорил соседям по койке: «Вот это настоящий доктор и человек душевный».

Константин Иванович безропотно, с готовностью исполнял все, что приписывалось врачом, но все-таки думал, будто Василий Сергеевич что-то скрывает от него, что-то не договаривает.

Василий это чувствовал и действительно кое-что скрывал. Если он начинал разговор с больным, ему всегда вспоминался печальный случай, который произошел года полтора назад в клинике профессора Казанского. Работал там ассистентом доктор Лазарев, человек трудолюбивый, безотказный, горячо влюбленный в хирургию. Был он хорошим хирургом-практиком, сердечным товарищем и любимцем студентов. Василий часто ассистировал ему на операциях и многому научился у доктора Лазарева.

Однажды поступил в клинику давнишний приятель доктора Лазарева — журналист, ревностный собиратель фольклора. Профессор заподозрил у него раковую опухоль. Больного стали энергично обследовать.

Как-то вечером приятель завернул в ординаторскую к дежурному врачу Лазареву и сказал ему:

— Слушай, как тебе не стыдно, мы с тобой вместе росли, вместе голубей гоняли, за девчатами ухаживали, а ты не можешь сказать мне, что установил профессор.

— Да ничего особенного, друг мой, все в порядке, болезнь твоя вполне излечима, — успокоил приятеля доктор.

— Неправду говоришь, по глазам вижу, неправду. Да ты пойми, я не какая-нибудь кисейная барышня, я бывший фронтовик. Ты скажи мне, друг, правду, — умолял приятель. — Сборник записанных мною песен готовлю, если у меня что-нибудь такое, если жить осталось немного — поднажму на сборник, чтобы в долгу не оставаться…

И доктор Лазарев сплоховал. То ли жаль ему стало приятеля, то ли подкуплен он был искренностью его просьбы — только открыл он всю правду: профессор установил рак, и он, доктор Лазарев, к великому прискорбию, тоже так думает…

Приятель угрюмо поблагодарил и в ту же ночь повесился в вестибюле под лестницей…

А на вскрытии оказалось: профессор ошибся, у журналиста, собирателя песен, была доброкачественная опухоль и прожил бы он, по всей видимости, долго…

На всю жизнь запомнился Василию тот печальный случай, и сейчас, разговаривая в перевязочной с Клыковым, не хотел он признаваться, что упорный хронический остеомиелит туго поддается лечению, что он, Василий, посылал письма профессору и просил совета, что он уже подумывал направить Константина Ивановича в клинику, но медлил, надеясь еще побороть упрямую болезнь.